Записки прижизненно реабилитированного - Ян Янович Цилинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы сами собираетесь продолжать с ним знакомство? — поинтересовался Иголкин, вернувшись к теме разговора.
— Да, некоторая польза от Марченко будет, — ответил Сурков сурово и, на секунду остановившись, продолжал ласковым голосом: — Вася, а с тобой давай решим так. Сейчас отдыхай, у тебя каникулы и свадебное путешествие, — он улыбнулся. — а с осени будем работать.
Сергей Сергеевич сказал это таким тоном, словно речь шла о давно решенном и не вызывающем сомнения деле.
Василий понял, что он попал в трудное положение и запутался в своих взаимоотношениях с Сурковым. Он не собирался заниматься пивным бизнесом, но своевременно об этом не сказал. Теперь получилось, что он обнадежил и подвел человека, к которому испытывал не только уважение, но и теплые чувства.
— Сергей Сергеевич, — начал он, подбирая слова, — я должен перед вами извиниться, что не сказал об этом раньше. Я имею другие планы и не могу принять ваши советы и предложения. Меня влечет медицина. Буду поступать в медицинский институт.
Сергею Сергеевичу показалось, что он ослышался, но, встретившись взглядом с Василием, убедился в противном. На лице Суркова появилось жалкое выражение. Он ссутулился и сжался. Замок, который он построил в своих мечтах, рассыпался как карточный домик. В последние дни Сергею Сергеевичу казалось, что он обрел детей — Васю и Таню. Он жил заботами о них. Сурков думал, как лучше сыграть свадьбу, какие подарки приготовить молодым. Свадьба, по его замыслу, должна была состояться осенью в ресторане «Загородный». Это не на виду и шикарно. Сергей Сергеевич ловил себя на мысли, что он хочет, чтобы все на него смотрели, когда он будет сидеть за столом на почетном месте. Василию в подарок был назначен хороший черный костюм, швейцарские часы и пухлый конверт с деньгами. Что дарить Татьяне, отчим точно не знал. У нее было все — и наряды, и драгоценные украшения. Сурков хотел вывести Василия в люди и научить его своему делу. Сергей Сергеевич надеялся за свои заботы получить хотя бы немного тепла от милых ему людей. Теперь все рушилось. Он становился не нужен. Василий видел, что Суркову больно, и чувствовал в этом свою вину, хотя и не совсем понимал, в чем она состоит. Он казнил себя и не знал, как утешить отчима Татьяны. Ему помог вопрос, на который имелся ответ.
— Вася, ты что, брезгуешь знаться со мной и думаешь, что тебе предложили грязное дело? — спросил предприниматель упавшим голосом.
Хищение социалистической собственности считалось в советском обществе презренным занятием. Расхитители клеймились в прессе и по радио. Согласно специальным указам, хищение сурово наказывалось. По последнему указу от 4 июля 1947 года за эти преступления полагался срок до 25 лет. Забегая вперед, нельзя не сказать, что первым из наших лидеров, который понял, что в стране существует огромный коррумпированный мир подпольного бизнеса, был Никита Сергеевич Хрущев. Этот незаурядный человек знаменит не только тем, что насаждал на Великой русской равнине кукурузу и вытащил за усы из Мавзолея мумию И.В. Сталина. Потрясенный открывшейся ему реальностью воровства и коррупции, пытаясь оградить от них социализм, Никита Хрущев издал специальные указы, которые карали за хищение социалистической собственности и за валютные операции в особо крупных размерах смертной казнью. Необычным было не только то, что людей на 43-м году Советской власти стали казнить за имущественные преступления и делать это после осуждения сталинского террора, но и то, что указы вопреки многовековой юридической практике и традициям приобрели обратную силу. Несколько дельцов, которые во время выхода указов находились под следствием или даже были осуждены, поплатились жизнью. Многим при повторном суде прибавили сроки.
Суркова не трогало, что социалистическая мораль определяла его занятия как грязное дело. Его угнетало другое. В сфере подпольного бизнеса действовали беспощадные законы, подобные законам дикого капитализма периода первоначального накопления. Жестокость нравов теневой экономики увеличивалась благодаря ее слиянию с уголовным элементом. Сергей Сергеевич чувствовал, что деловые отношения между людьми должны строиться на других началах. Он знал, что до революции артельщик или купец мог получить ссуду в банке на многие тысячи рублей под одно честное слово. Так же заключались и сделки. В мире, который его окружал, такое доверие было невозможно. Сурков поступал как все, но порой казалось, что он живет и действует не по-людски.
— Сергей Сергеевич! — ответил Иголкин не задумываясь. — Для меня вы достойный и хороший человек, и ваши дела ничем не хуже других дел. Но они не по мне. Мне нравится другое. — Василий говорил искренне. Его чувство определялось не только симпатией к Суркову, но и знанием механизма пивного бизнеса. В глазах студента воплощением зла в этой области человеческой деятельности был не Сергей Сергеевич, а пауки и доберманы. Еще более отвратительными казались люди, подобные тем, чьи руководящие подписи красовались в приемно-сдаточном акте, занижающем действительный объем танков для сбраживания пива. Их автографы согласовывали, утверждали и узаконивали воровство и хищения. На собраниях и совещаниях они давали правильные установки и сурово осуждали случаи отступления от социалистической морали, факты нарушения финансовой дисциплины и, не дай Бог, хищения. Затем, уединившись в кабинетах, праведники начинали свою вторую жизнь, смысл которой составляли толстые конверты с деньгами, содержащие их долю дохода от махинаций, на что они же дали добро. Эти человекоподобные существа были не только нечестны и безнравственны, но и вели паразитическое существование. Дело подпольного бизнеса двигали не они, а талантливые люди с энергией, предприимчивостью и умом. К ним принадлежал и Сурков. Придурки-начальники присасывались к таким, как сорокаведерные пиявки.
— Я еще до ареста и в лагере в мечтах видел себя врачом, — продолжал, как бы оправдываясь, Василий, — а теперь хочу попытаться сдать экзамены в медицинский институт. Может быть, и получится.
Сурков хорошо знал людей и почувствовал, что парень не лжет. Он понял, что этот человек не осуждает его, но сам стремится к другой, не доступной ему жизни.
— Вася, милай, — начал Сергей Сергеевич и примолк. Его больно кольнула мысль, что он теряет Василия, и вместе с ней накатилась волна признательности и уважения к молодому человеку. Сурков открыл ящик стола и протянул Иголкину несколько пачек денег:
— Вася, возьми, приоденешься! Ты ведь у нас жених! — В
