Полное собрание стихотворений - Александр Блок

1910 – январь 1912

Шаги Командора

В. А. Зоргенфрею

Тяжкий, плотный занавес у входа,За ночным окном – туман.Что теперь твоя постылая свобода,Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,Слуги спят, и ночь глуха.Из страны блаженной, незнакомой, дальнейСлышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?Миги жизни сочтены.Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,В зеркалах отражены?Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!Выходи на битву, старый рок!И в ответ – победно и влюбленно —В снежной мгле поет рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,Черный, тихий, как сова, мотор.Тихими, тяжелыми шагамиВ дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,Словно хриплый бой ночных часов —Бой часов: «Ты звал меня на ужин.Я пришел. А ты готов?..»

На вопрос жестокий нет ответа,Нет ответа – тишина.В пышной спальне страшно в час рассвета,Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,В час рассвета – ночь мутна.Дева Света! Где ты, донна Анна?Анна! Анна! – Тишина.

Только в грозном утреннем туманеБьют часы в последний раз:Донна Анна в смертный час твой встанетАнна встанет в смертный час.

Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912

Пляски смерти

1

Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей...

Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат...Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор...А мертвеца – к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем – изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка – дура и супруг – дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музыкой заглушен...Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он/

Лишь у колонны встретится очамиС подругою – она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:

«Усталый друг, мне странно в этом зале» —«Усталый друг, могила холодна». —«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена...»

А там – NN уж ищет взором страстнымЕго, его – с волнением в крови...В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,как на плечо склонилась голова...

И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он...«Как он умен! Как он в меня влюблен!»

В ее ушах – нездешний, странный звон:То кости лязгают о кости.

19 февраля 1912

2

Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала,И повторится всё, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.

10 октября 1912

3

Пустая улица. Один огонь в окне.Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena[22]Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,Чего-то ищет, скалясь черным ртом...

Нашел... Но ненароком чем-то звякнул,И череп повернул... Аптекарь крякнул,

Привстал – и на другой сжалился бок...А гость меж тем – заветный пузырек

Сует из-под плаща двум женщинам безносым».На улице, под фонарем белёсым.

Октябрь 1912

4

Старый, старый сон. Из мракаФонари бегут – куда?Там – лишь черная вода,Там – забвенье навсегда.

Тень скользит из-за угла,К ней другая подползла.Плащ распахнут, грудь бела,Алый цвет в петлице фрака.

Тень вторая – стройный латник,Иль невеста от венца?Шлем и перья. Нет лица.Неподвижность мертвеца.

В воротах гремит звонок,Глухо щелкает замок.Переходят за порогПроститутка и развратник...

Воет ветер леденящий,Пусто, тихо и темно.Наверху горит окно.Всё равно.

Как свинец, черна вода.В ней забвенье навсегда.Третий призрак. Ты куда,Ты, из тени в тень скользящий?

Февраля 1914

5

Вновь богатый зол и рад,Вновь унижен бедный.С кровель каменных громадСмотрит месяц бледный,

Насылает тишину,Оттеняет крутизнуКаменных отвесов,Черноту навесов...

Всё бы это было зря,Если б не было царя,Чтоб блюсти законы.

Только не ищи дворца,Добродушного лица,Золотой короны.

Он – с далеких пустырейВ свете редких фонарейПоявляется.

Шея скручена платком,Под дырявым козырькомУлыбается.

7 февраля 1914

Валерию Брюсову

(При получении «Зеркала теней…»)

И вновь, и вновь твой дух таинственныйВ глухой ночи, в ночи пустойВелит к твоей мечте единственнойПрильнуть и пить напиток твой.

Вновь причастись души неистовой,И яд, и боль, и сладость пей,И тихо книгу перелистывай,Впиваясь в зеркало теней...

Пусть, несказанной мукой мучая,Здесь бьется страсть, змеится грусть,Восторженная буря случаяСулит конец, убийство – пусть!

Что жизнь пытала, жгла, коверкала,Здесь стало легкою мечтой,И поле траурного зеркалаПрозрачной стынет красотой...

А красотой без слов поведено:«Гори, гори. Живи, живи.Пускай крыло души прострелено —Кровь обагрит алтарь любви».

20 марта 1912

Владимиру Бестужеву

(Ответ)

Да, знаю я: пронзили ночь отвекаНезримые лучи.Но меры нет страданью человека,Ослепшего в ночи!

Да, знаю я, что в тайне – мир прекрасен(Я знал Тебя, Любовь!),Но этот шар над льдом жесток и красен,Как гнев, как месть, как кровь!

Ты ведаешь, что некий свет струится,Объемля всё до дна,Что ищет нас, что в свисте ветра длитсяИная тишина...

Но страннику, кто снежной ночью полон,Кто загляделся в тьму,Приснится, что не в вечный свет вошел он,А луч сошел к нему.

24 марта 1912

Вячеславу Иванову

Был скрипок вой в разгаре бала.Вином и кровию дыша,В ту ночь нам судьбы диктовалаВосстанья страшная душа.

Из стран чужих, из стран далекихВ наш огнь вступивши снеговой,В кругу безумных, томноокихТы золотою встал главой.

Слегка согбен, не стар, не молод,Весь – излученье тайных сил,О, скольких душ пустынный холодСвоим ты холодом пронзил!

Был миг – неведомая сила,Восторгом разрывая грудь,Сребристым звоном оглушила,Секучим снегом ослепила,Блаженством исказила путь!

И в этот миг, в слепящей вьюге,Не ведаю, в какой стране,Не ведаю, в котором круге,Твой странный лик явился мне...

И я, дичившийся доселеОчей пронзительных твоих,Взглянул... И наши души спелиВ те дни один и тот же стих.

Но миновалась ныне вьюга.И горькой складкой те годаЛегли на сердце мне. И другаВ тебе не вижу, как тогда.

Как в годы юности, не знаюБездонных чар твоей души...Порой, как прежде, различаюПеснь соловья в твоей глуши...

И много чар, и много песен,И древних ликов красоты...Твой мир, поистине, чудесен!Да, царь самодержавный – ты.

А я, печальный, нищий, жесткий,В час утра встретивший зарю,Теперь на пыльном перекресткеНа царский поезд твой смотрю.

18 апреля 1912

«Сквозь серый дым от краю и до краю…»

Сквозь серый дым от краю и до краюБагряный светЗовет, зовет к неслыханному раю,Но рая – нет.

О чем в сей мгле безумной, красно-серой,Колокола —О чем гласят с несбыточною верой?Ведь мгла – всё мгла.

И чем он громче спорит с мглою будней,Сей праздный звон,Тем кажется железней, непробуднейМой мертвый сон.

30 апреля 1912 (1913)