Радость и страх - Джойс Кэри

Она только что заметила Бонсера - осев в своем кресле, он уставился на нее в тупом изумлении. Она подбегает к нему, целует в лоб. - Все такой же, ни чуточки не изменился! - А потом, улыбаясь, бросает Табите взгляд только что не подмигивает, - словно договаривается о взаимопонимании. В этом взгляде читается: "Господи, на что он стал похож! Старый младенец".

Но Табита не идет на этот сговор, столь неуважительный по отношению к Бонсеру. Она спрашивает язвительно: - И откуда же ты явилась?

- Я? Да из Лондона, из дому. Ведь у нас квартира в Вестминстере.

- А мама твоя знает, что ты здесь?

- Мама? - Она морщит нос. - Мама в Америке, от какого-то своего комитета. А Том ничего, он меня не воспитывает. Давно махнул рукой.

- Тебе сколько же лет? - бурчит Бонсер. - Небось семнадцать, не больше. - Он тяжело поднимается на ноги и, пошатываясь, склоняется над ней, тычет толстым пальцем. - А накрашена-то - смотреть тошно.

- Понимаете, дедушка, у меня такое несуразное лицо, приходится что-то с ним делать.

- Размалевана, как уличная девка.

Нэнси опять улыбается Табите. - Простите, дедушка, больше не буду. Вы очень шокированы?

Ясно, что его мнение ей совершенно безразлично. Выжил старик из ума, ну и ладно.

И вдруг она слышит музыку. - Ой, батюшки. Билли рассердится.

- Билли твой жених?

- Билли? Еще чего! Просто полезный человек, у него машина. - И она убегает. В окно слышно, как она говорит, открывая заднюю дверь отеля: Заждался? А ты в другой раз не будь таким идиотом.

- Всегда говорил, что из нее вырастет шлюха, - заявляет Бонсер.

Табита поддакивает ему. Но она сбита с толку, как человек, который предрекал какое-нибудь несчастье - пожарили крушение поезда - и вдруг увидел его воочию и поражен его реальностью, его неприкрытой живою силой. Она рада, что Нэнси не зашла к ней проститься. И три месяца спустя, когда старая Дороти сообщает ей, что мисс Нэнси находится в баре, ее первое чувство - досада, зачем ей помешали. Она отвечает сухо: - Если я нужна ей, может прийти ко мне сюда.

А Нэнси уже бежит к ней и представляет ей молодого человека, высокого, серьезного и бледного, по имени Годфри Фрэзер - он привез ее в "Масоны" в своем ветхом автомобильчике. Познакомив его с Табитой, Нэнси тут же отсылает его в отель за ее сумочкой и просит за него прощения. - Ты не обращай на него внимания, бабушка, разговаривать он не мастер, хотя далеко не дурак. Только что, бедняга, болел туберкулезом. Ему нужен деревенский воздух. Я думала, может, ты приютишь нас на конец недели?

- Кто этот молодой человек? Он твой жених?

- Нет, что ты. Но я часто пользуюсь его машиной, если только это сооружение можно назвать машиной. У него, бедолаги, гроша нет за душой. А уложить его можно где угодно - хоть на стойке, хоть под раковиной.

За эти три месяца девушка изменилась - повадка более сдержанная, и одета проще. Выглядит старше и держится так, словно устала от жизни. За чаем в гостиной у Табиты она два часа кряду говорит о себе, как женщина, растерявшая все иллюзии. По ее словам, ей всегда было скучно в школе (дурацкая была школа) и скучно дома, где она вечно ссорится с матерью, а Томом Родуэлом она крутит как хочет. Особенно же наскучили ей все лондонские джазы и все ее молодые люди, которых она оптом именует идиотами.

Мистеру Фрэзеру дается несколько поручений - проверить свечи, принести английскую булавку, которая, по словам Нэнси, должна быть где-то в машине. Табите она говорит: - Ну вот, на полчаса ему дел хватит. Нам он пока ни к чему, верно?

- Такой славный молодой человек, а ты с ним вон как обращаешься.

- Годфри не обижается. Он любит быть на побегушках.

- А ты злоупотребляешь его любезностью.

Нэнси смотрит на нее с веселым удивлением - бывает же еще такая старомодная наивность! Потом говорит: - Я знаю, Годфри миляга. Когда-нибудь я, возможно, даже выйду за него замуж. На него можно положиться, верно? Но я еще не собираюсь на покой, хочу сначала пожить в свое удовольствие.

А через полчаса, расцеловав Табиту на прощание, заглядывает ей в глаза и говорит: - Ужасно я тебя шокирую, да? Вижу, вижу. Наверно, я и правда дрянь ужасная.

- Тебе совершенно неважно, шокирована я или нет.

- Очень даже важно, честное слово. Ты мне, наверно, не можешь дать взаймы фунта два до будущей недели? Понимаешь, мы почему-то решили, что сможем здесь остановиться. Дура я, конечно, надо было написать заранее.

Табита дает ей два фунта со словами: - Не говори, что берешь взаймы, если не собираешься отдавать.

- Да что ты, миленькая, - протестует Нэнси, - непременно, непременно отдам. В понедельник вышлю тебе почтовый перевод.

И опять Табита чувствует облегчение, распростившись с этой немыслимой внучкой. Безобразие! Как может девушка быть такой испорченной, такой откровенной эгоисткой? "Можно быть уверенной, до добра это ее не доведет". Но ей тяжело, неуютно. И, не получив почтового перевода, она решает: "Значит, больше не приедет, ну и хорошо. Только беспокойство для Дика".

И действительно, пять месяцев о Нэнси ни слуху ни духу. А затем она как-то поздно вечером появляется с новым молодым человеком, высоким, сутуловатым блондином. Держится он томно, но любезно, словно бывать в обществе для него привычно, но неизменно доставляет удовольствие. Его фамилия Скотт, Нэнси называет его Луис или Лу и командует им, как и остальными, но словно бы с большим правом. Одета она нарядно, и властный тон уже не такой наигранный. Она, очевидно, начинает себя уважать, и властность ее стала естественнее.

Она сообщает Табите, что Лу Скотт - офицер, служит в авиации. - Имей в виду, он порядочный задавака, я его держу только для танцев. - О взятых взаймы двух фунтах она не упоминает, однако осведомляется, есть ли свободные номера.

- В одиннадцать часов вечера? - спрашивает Табита, а сама думает: "Форменное вымогательство".

- Я особенно и не надеялась, бабушка. Но мы всю дорогу спрашивали, нигде нет мест.

- Меня, значит, оставили на худой конец?

- Просто не хотели беспокоить. Ну ничего, мы можем переспать и в машине, верно, Лу?

- Ты можешь переночевать в гардеробной, - говорит Табита, - а Лу, если он не против, я могла бы поместить в мансарде. Там сейчас пустует одна из комнат для горничных.

- Так чего же еще и желать! - И их разводят по местам.

Табита, лежа в постели у себя в спальне, слышит, как за стеной Нэнси что-то напевает себе под нос, вот она стукнула ящиком комода, вот легла. А примерно через час пружина кровати опять зазвенела и очень осторожно отворилась дверь в коридор.

Табиту, еще не успевшую толком заснуть, удивляет эта осторожность, а еще больше она удивляется, заслышав, как скрипнула чердачная лестница. Весь сон слетел с нее, она прислушивается, и ей кажется, что кто-то тихо ступает по верхнему коридору, что там отворилась и снова затворилась дверь.

Наверно, почудилось. Но через двадцать минут она встает, стараясь не шуметь. Слышится сердитое ворчание Бонсера: - Что еще выдумала? Неужели не можешь лежать спокойно? Разбудила меня.

- Мне показалось, что Нэнси поднялась в мансарду.

- Ну и что? Говорил я тебе, она шлюха.

- Ой, Дик, не могу я этому поверить. У нас в доме!

- Да что на тебя нашло? Не хуже моего знаешь, что это за штучка. А какое получила воспитание - ни религии, ни правил, ни дома настоящего, вместо матери - ходячий митинг в юбке, ни капли уважения к кому бы то ни было. Сама небось видела, как она обошлась со мной тогда, в первый день, насмеялась надо мной, над родным дедом. Она и над тобой смеется, будь уверена. Плюнь ты на нее, ради бога, и ложись. А завтра вышвырнем ее к черту.

Табита ложится, чтобы успокоить его, но сна у нее ни в одном глазу, так что даже лежать неподвижно для нее мука. В душе ее полное смятение. Рассудок твердит: "Нет смысла так волноваться, девчонка того не стоит". Но слух жадно ловит хоть какие-нибудь звуки из гардеробном.

Через час она снова встает и выходит в коридор; дверь в гардеробную приоткрыта, Табита толкает ее. Кровать пуста. Но Бонсер уже ворочается и кряхтит. Он почувствовал, что ее нет рядом, и она спешит обратно в постель.

- О черт, это еще что за фокусы? Всю ночь не даешь мне спать. Как после этого прикажешь быть в форме?

И вдруг Табиту начинает разбирать смех. Ее напряжение ищет выхода, и на минуту ей показалось, что во всей ситуации есть что-то уморительное, от чего спастись можно только смехом. Но, ужаснувшись собственной слабости, она тут же себя одергивает: "Нет, это безобразно, это грешно. Дик прав нужно ей сказать, что мы не хотим ее здесь видеть".

А утром за завтраком ее ставит в туник и поцелуй Нэнси, ее отличное настроение, и мягкая учтивость молодого человека, когда он, склонившись над чашкой с кофе, задумчиво рассуждает об этичности воздушных бомбардировок. Допустимо ли бомбить гражданское население? "Если это позволяет быстро з-закончить войну, - глубокомысленно тянет он, чуть заикаясь, - то может сохранить много жизней. Но оправдать убийство женщин и д-детей невозможно". Вопрос этот, видимо, не на шутку его занимает. А Табита, негодуя и дивясь, смотрит на Нэнси. "Не могу поверить. Не могла она так поступить".