Ошибка в объекте - Виктор Пронин

— Ночью тоже не было сказано ничего существенного?— спросил Демин, уверенный, что сейчас опять последует вопрос-уточнение. Равская все-таки отвечала грамотно, почти неуязвимо, но время после неожиданного вопроса ей требовалось.

— Простите, я не поняла?

— Подумайте. Мы подождем.

— Нет, я действительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.

— Я согласен с тем, что утром можно поговорить по телефону с десятком знакомых и тут же забыть об этом. Но когда говоришь с человеком в час ночи…

— Ребята, боюсь, что вы зря теряете время. Сегодня ночью я была слегка под хмельком,— она улыбнулась, как бы прося прощения.— Только не спрашивайте у меня, ради бога, где я была, с кем, что пила и что было потом… Звонила ли я Селивановой? Нет, не могу припомнить такого события прошлой ночи.

Кувакин сочувственно посмотрел на Демина и, даже, не сдержавшись, щелкнул языком — надо же, выскальзывает, и все тут. Квартира сорвалась, сумочкой тоже из колеи выбить не удалось, ночной звонок к Селивановой, похоже, не произвел никакого впечатления… Что там у Демина осталось?

— Уточним,— спокойно проговорил Демин.— Если я правильно понял, вы не отрицаете, что могли звонить Селивановой ночью и утром… Не отрицаете, но и не помните, так?

— Да… да, приблизительно.

— Запиши, Коля, эту фразу поточнее.

— Как, он все еще пишет? — удивилась Равская.

— Да, а потом вам под всеми страничками придется поставить свою подпись.

— А если я с чем-то не согласна?

— Со своими же словами? Разве вы говорили неправду? Но тогда в конце протокола напишете, с чем именно не согласны и как следует понимать то или иное ваше заявление.

— Знаете, ребята, у меня такое ощущение, будто я попала в мясорубку.

— Мясорубка — женского рода,— вставил Кувакин.

— Вы и это мое замечание записали?

— Нет, я записываю только то, что относится в делу,— Кувакин с такой откровенной неприязнью посмотрел в глаза Равской, что та на мгновение опешила и тут же обернулась к Демину, как бы прося защиты. А тот сидел в углу диванчика, и во всей его позе было бесконечное терпение, готовность выслушать все и до конца.

— Простите, я говорила, что тороплюсь и… Если у вас больше нет вопросов…

— Очень сожалею,— виновато улыбнулся Демин.— У меня еще несколько вопросов, весьма незначительных… Но если вы спешите, то завтра, к девяти ноль-ноль, вам, Ирина Андреевна, придется прийти в наше управление,— медленно проговорил Демин, прекрасно понимая, какое впечатление могут произвести эти безобидные слова.— Дежурный проведет вас в коридор, где расположен следственный отдел, а там вам каждый покажет двенадцатый кабинет, где вы найдете следователя товарища Демина, то есть меня. И мы продолжим наши игры, как вы недавно выразились.

— Задержание этого маразматика, этого подонка Татулина с женским косметическим кошельком у вас считается настолько важным делом, что этим занимается целая бригада следователей? — Равская откинулась в кресле и откровенно расхохоталась.

Поскольку ему больше ничего не оставалось, Демин c интересом посмотрел Равской в рот и, убедившись, что две трети зубов у нее золотые, удовлетворенно прикрыл глаза.

— Неужели у вас столь значительные успехи в борьбе с преступностью, что вы позволяете себе эту канитель с вызовами, допросами, очными ставками ради дела, которое и выеденного яйца не стоит? — Равская сквозь смех соболезнующе покачала головой.

— Отвечаю на ваш вопрос. Задержание гражданина Татулина для нас не очень важное дело. Говоря о важном деле, я имел в виду смерть Селивановой.

Равская не произнесла ни одного внятного слова. Только хриплый гортанный звук исторгся из ее раззолоченного рта, и она судорожно прикрыла его ладонями с ярко-красными ногтями, которые так напоминали падающие капли крови.

— Продолжим,— невозмутимо произнес Демин. Он наклонился вперед, поставив локти на колени и опустив голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: — Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так вот…

— Ну нет! — вскочила Равская.— Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы вы испытывали на мне свои профессиональные приемы допроса! Я не могу, вы слышите, не могу, узнав о смерти близкого мне человека, говорить как ни в чем не бывало о посторонних вещах!

— Очень хорошо,— сдержанно сказал Демин.— Вы не можете вспомнить о своих звонках к Селивановой, хотя и не отрицаете, что звонили ей, но в то же время она, оказывается, для вас близкий человек… Учтем. У вас были с ней деловые отношения, денежные отношения, но в то же время вы никак не могли вспомнить — кто же это такая… А узнав о ее смерти, вы вдруг разволновались, настолько прониклись к ней сочувствием, состраданием, что не можете говорить о посторонних вещах… Хорошо. Не будем говорить о посторонних вещах, будем говорить только о том, что имеет, как мне кажется, самое непосредственное отношение к смерти Селивановой. Вас это устраивает? Отлично. Продолжим. Коля, ты готов?

— Все в порядке,— ответил Кувакин.

— Поехали. Так вот, на клочке газеты, как я уже говорил, был написан курс иностранной валюты. Франки, доллары, гульдены… Чуть ли не дюжину различных валют нашли в сумочке у Татулина.

— Поздравляю вас,— холодно сказала Равская.

— Спасибо. Скажите, пожалуйста, Ирина Андреевна, как по-вашему, зачем человеку, занимающемуся перепродажей валюты, этот список с указанием, сколько рублей, к примеру, стоит тугрик, сколько франк, сколько крона?

— Понятия не имею!

— Я тоже,— улыбнулся Демин.— Остается предположить только одно — Татулин не часто занимался перепродажей, а валюту в таком разнообразии вообще, возможно, первый раз держал в руках. Татулин — опытный комиссионный спекулянт. В определенных кругах известен давно. Валюта — его новая специальность. Он ее только осваивал. И попался.

— Ближе к делу,— сказала Равская.— Я тороплюсь. У меня важные дела.

— А как же Селиванова? Вы уже забыли о ней? И потом, вряд ли у вас есть дела важнее собственной судьбы,— сказал Кувакин, не поднимая головы от протокола.

— По-моему, до сих пор мы обсуждали только судьбу Татулина.

— Только до сих пор,— сказал Демин.— Теперь мы перешли к вашей судьбе. Дело вот в чем — курс валют, о котором мы столько толкуем, написан вашей рукой. Как вы это объясняете?

— Вы уверены, что он написан именно моей рукой? — усмехнулась Равская. Но усмешка на этот раз не получилась. Только гримаса искривила ее лицо, и тяжелая нижняя челюсть как бы вышла из повиновения.

— Нет, я в этом не уверен,— беззаботно сказал Демин.— Я спросил на всякий случай, для протокола. Чтобы потом, во время суда, не возникло недоумения, чтобы всем стало ясно — разговор об этом был и ответ от вас получен в самом начале следствия. Вот и все. Остальное — мои предположения.

— А вы не злоупотребляете своим положением, вот так легко и бездумно выдвигая обвинения, которые ровным счетом ни на чем не держатся, ничем не обоснованы? Или это профессиональные шутки?

— Нет, Ирина Андреевна, это не шутки. Курс валют на газетном клочке написан своеобразным почерком — все буквы разной величины, какие-то остроголовые, а вся запись сделана грамотно с точки зрения машинописи — абзацы, отступления и так далее. Была в той записке еще одна особенность — автор не любит переносов и старается во что бы то ни стало втиснуть слово до конца строки. И последнее — запись сделана шариковой ручкой, красной пастой. Общий вид примерно вот такой…— Демин вынул блокнот и показал Равской страницу, на которой она совсем недавно изложила способ приготовления кофе.

— Боже, в какие руки я попала,— только и проговорила она.

— Продолжим? — спросил Демин.— Итак, повторяю, это только предположение. Но завтра в десять ноль-ноль на моем рабочем столе будет лежать заключение экспертов с печатями, научными выкладками, обоснованиями, подробным анализом характерных особенностей почерка и даже с химическим анализом пасты…

— Не утруждайте себя,— перебила Равская.— Все это я знаю. Но должна вас разочаровать… Не исключено, что тот клочок газеты, который вы нашли у Татулина, действительно написан мной… Около полутора лет назад мне как-то позвонил Татулин и спросил — нет ли у меня под рукой курса валют…

— А почему он решил, что у вас может быть такой курс?

— Потому что я подписывалась на «Известия», где эти данные публикуются, а он — на «Комсомолку», где эти данные не публикуются. Татулин обожает молодежные издания, и не только издания, как вы успели заметить. Вот и вся разгадка. Я написала ему все, что он просил, на первом попавшемся клочке бумаги. У вас, надеюсь, все?