Новый Мир ( № 5 2005) - Новый Мир Новый Мир

К счастью, в двухтомнике есть и другие “модели” — если не для сборки, то для разумного подражания. Четыре статьи, такие разные и по стилю, и по теме, показались мне в равной степени интересными и даже образцовыми — каждая в своем роде.

Это работа Ильи Утехина о словесном насилии “Язык русских тараканов (к постановке вопроса)”, уже упоминавшаяся статья Линн Виссон о трудностях воспитания детей в русско-американских семьях, статья Сюзан Рид “Быт — не частное дело” и исследование Дмитрия Воронцова, посвященное стабильным мужским гомосексуальным парам.

Илья Утехин показал себя тонким аналитиком обыденности еще в книге “Очерки коммунального быта” (М., 2004). В контексте обсуждаемой статьи “тараканы” — это что-то вроде “пунктиков” или “заскоков”. Утехин анализирует такой способ общения в семье, при котором насилие осуществляется только через слово, зато неуклонно и предельно болезненно. Чаще всего старшие или “сильные” кричат на младших или “слабых”, якобы призывая их внять голосу здравого рассудка, а на деле осуществляя принцип “ты виноват уж тем, что хочется мне кушать”. Ведь фразы наподобие “ Отвечай, я тебя спрашиваю!” отнюдь не предполагают ответа. В качестве убедительного примера речевого насилия автор проанализировал стратегию общения Фомы Опискина из “Села Степанчикова” Достоевского. Суть подобного речевого насилия, по мнению Утехина, в том, что жертва “связана” невозможностью ни согласиться с высказыванием своего “палача”, ни оспорить его, ибо последний для “жертвы” слишком значим — в конечном счете просто любим.

Утехин полагает, что первым проанализировал ту же, что описанная Достоевским, схему коммуникации Грегори Бейтсон — американский антрополог, который назвал ее “схизмогенезом” — то есть поведением, лишающим личность возможности оставаться собой, вынуждающим “слабого” как бы раздваиваться. Введенный Бейтсоном (и прославивший его!) термин double bind в англо-американской научной традиции сыграл парадоксальную роль, сходную с бахтинским понятием диалога. (Утехин переводит double bind как “двойное связывание”, я бы перевела метафорой “двойной морской”, то есть узел, затягивающийся тем туже, чем больше натягивать концы веревки.) С помощью double bind пытались объяснить разные личностные конфликты, включая не только неврозы (это как раз естественно), но также и процессуально текущие психические заболевания — например, шизофрению с характерными для нее глубинными личностными изменениями (что по меньшей мере непродуктивно).

Статья Линн Виссон “Уроки воспитания Вани Смита: дети в российско-американских браках” посвящена проблемам воспитания детей в смешанных браках, обусловленных разными культурными нормативами в отношениях между детьми и родителями. Статья основана на опросах 150 супружеских пар из русско-американских семей, живущих в США и в России. В Америке родители могут заплатить ребенку за то, что он выполнил какую-то несложную работу по дому или саду; вне зависимости от материального положения семьи поощряется желание ребенка как можно раньше начать зарабатывать себе деньги на карманные расходы; американские отцы несут ббольшую нагрузку по дому, чем это принято в России.

Причиной избалованности ребенка, растущего в русско-американской семье, нередко являются установки российских бабушек и дедушек с их чрезмерным вниманием к здоровью ребенка и страхами за его благополучие. Виссон разделяет американские стандарты “воспитания по доктору Споку”, что-то в российских обычаях принимает, а что-то иное — скорее отвергает, но главное — она адекватно понимает суть проблемы: в России родительская опека традиционно куда сильнее, и в среднем дети менее самостоятельны, чем их американские ровесники и ровесницы.

Давно замечено, что для многих иностранных авторов характерны специфические и притом неосознаваемые смещения в понимании российской (советской) культуры. В обсуждаемом сборнике любопытные примеры подобных смещений находим в статье Сюзан Рид “Быт — не частное дело: внедрение современного вкуса в семейную жизнь”. Работа посвящена активной государственной пропаганде модернизации и эстетизации жилья советского человека, начавшейся в конце 50-х годов прошлого века. Сюзан Рид не только изучила такой знаковый для той эпохи журнал, как “Декоративное искусство СССР”, но и периодические издания от “Вопросов философии” до “Нового мира” и “Крокодила”, а кроме того — отражение новых представлений о достойном быте в живописи популярных в то время художников-бытописателей (Лактионов, Решетников).

Добросовестность автора не вызывает сомнений. Однако глубоко односторонней оказывается предложенная интерпретация “огосударствления” быта. Массовое жилищное строительство, начавшееся при Хрущеве, не просто позволило многим городским семьям покинуть бараки и коммуналки на двенадцать семей и начать более достойную жизнь. Получившие паспорта колхозники тоже начали переселяться из деревень хотя бы в райцентры и поселки городского типа. “Новые горожане” психологически еще долго оставались в лучшем случае слобожанами. Свойственное нашим лучшим архитекторам наследие функционализма диктовало “аскетический” вкус, который никак не соотносился с жизненным опытом и традициями вчерашних крестьян. Ведь для них уют отождествлялся не с полупустым пространством, а, наоборот, с обилием всего — будь то подушки, посуда, пресловутые фикусы, вышитые накидки или семь слонов под мрамор.

Советы недавней крестьянке обзавестись журнальным столиком и выкинуть гипсового кота-копилку и в самом деле исходили от государства — но всего лишь постольку, поскольку от государства исходило все: книги, журналы, радио, а также советы летать самолетами “Аэрофлота” (при полном отсутствии выбора) и пить именно томатный сок. Молодым россиянам уже трудно понять, почему таким событием в 1961 году была знаменитая выставка “Искусство — в быт” в Манеже — она тоже упомянута в статье С. Рид. Ведь журналы и государственные архивы знакомят нас с фактами, но не с атмосферой!

Тем больше моя признательность автору, которая не только учла официальные документы, но добралась до ныне мало кому известной книги “Квартира и ее убранство” О. Баяр и Р. Блашкевич (М., 1962), адресованной не столько широкой публике, сколько специалистам по интерьеру (слово дизайнер тогда только появилось)...

Немалые трудности ожидают ученых, стремящихся объективно описать такое парадоксальное для нашей культуры явление, как однополая семья, хотя подобные семьи обретаются не только в Париже или Балтиморе, но и у нас под боком. Гомосексуализм “вообще”, казалось бы, нас уже не шокирует, но именно вообще . Тем больший интерес представляет исследование Д. Воронцова о жизни и быте стабильных мужских гомосексуальных пар. Материалом послужили интервью с представителями “альтернативных семей” геев Ростова-на-Дону.

Эта статья, тщательно выстроенная и теоретически, и терминологически, представляет, с моей точки зрения, редкий у нас образец научного сочинения, которое в силу прозрачности изложения доступно всем, кто готов на некоторое умственное усилие. Четко обрисован теоретический фон, по контрасту с которым строит свою концепцию автор; понятно, что его задача — это проблематизировать саму интерпретацию длительного партнерства в мужской гомосексуальной паре как альтернативную семью или же, напротив того, как альтернативу семье . Автор показал, что даже длительное сожительство в мужских гомосексуальных парах следует интерпретировать как партнерство, представляющее собой альтернативу семье именно как институту. Психосоциальным фоном для самих геев все равно остается гетеросексуальная семья, относительно которой они — пусть отрицая ее для самих себя — самоопределяются.

К сожалению, статья Н. Нартовой о российских лесбийских семьях очень далека от уровня анализа, продемонстрированного Д. Воронцовым.

Несколько замечаний о способе подачи материала в рецензируемом издании. Заслуживает всяческих похвал тщательность переводов с английского, наличие избранной библиографии, включающей данные о релевантных интернет-сайтах, подробные сведения об авторах, с электронными адресами.

К сожалению, во многих текстах вместо анализа — пусть даже простодушного — мы находим механический перенос западного концептуального ресурса и терминологического аппарата на нашу почву. Например, только следованием чужой интеллектуальной моде можно объяснить поиск аналогий между социальной функцией чернокожей няни (mammy) на американском Юге и ролью няни в русской семье (статья Э. Мур и А. Эткинда). И нужно быть тотально беспамятным, а заодно и эмоционально глухим, чтобы известную фразу вождя “сын за отца не отвечает” изъять из событийного контекста 30-х годов, сопроводить вопросительным знаком и вынести в заглавие работы о комплексе безотцовщины в советской литературе, как это сделали Т. Снегирева и А. Подчиненов.