Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский

– Ну, пожалуйста, Руслан Алексеевич! – канючит она уже в десятый раз, изображая улыбку оказавшейся лицом к лицу с клиентом стриптизёрши.

– Не тяните вы на четверку, Коровьева! – подаю со своего места реплику я.

– Не тянете – я и говорю! – сразу поддакивает мне Трофимов.

«Еще бы ты так не сказал, козлик! Пятнадцать минут назад ты открыто предложил мне расписывать тройки поодиночке, а если у кого-то есть желание поставить четыре, то свои вопросы обязательно должен задать и второй из нас, на что я молча согласился. И сейчас ты с легкостью сдашь мне эту секс-гранату, потому что ты не будешь пререкаться со мной – в условиях холодной войны, почти тотального замораживания информобмена между нами. Ведомости-то на подпись – и те беззвучно пуляем друг другу!»

Коровьева в последний раз – то ли по инерции, то ли потому, что еще не в силах до конца поверить в недейственность ее чар на Трофимова – растягивает рот в улыбке и затем отворачивается, поняв, что проиграла. Я тут же делаю запись «удовл.» в ведомости, расписываюсь и с чувством выполненного долга передаю её через сидящего передо мной троечника Трофимову, взамен получая зачетку тающей на глазах от горя Снежной королевы.

Очередь подходит к концу. В целом всё окей. Тройки, конечно, идут валом, как зерно на элеваторе, но, главное, что нет тех, кто гарантированно приходит в начале сентября. Правда, одного идиота, так и не научившегося списывать со шпаргалки, пришлось удалить, второй завалился сам, но в запасе у них есть еще один день, и можно надеяться, что завтра всё обойдётся. Я вынимаю телефон и, положив руку на колено, набираю верноподданническую эсэмэску: «Василий Никитич, здравствуйте! Спасибо Вам огромное еще раз! Пришла староста, о которой я вчера говорил Вам, и начала все возвращать студентам. У Вас просто административный талант! Всего Вам доброго!». Затем снова окунаюсь в процесс. Одна из последних будущих троечниц вяло рассказывает мне нечто такое, что я почти уже не слушаю – и так общий тренд на сегодня ясен: Бочков в трансе, Трофимов наложил в штаны, студенты хватают трояки радостно, как альбатросы рыбешку.

И в этот момент телефон Животного начинает трезвонить. Я скашиваю взгляд на Трофимова, и не то по интонации и выражению его лица, не то просто каким-то шестым чувством улавливаю, что ему сейчас звонит Бочков.

– А… Ясно. Ну, всё нормально?… Ага. Ладно тогда.

Трофимов отключается и убирает мобильник в карман пиджака. Выражение лица у него нисколько не изменилось, как не меняется серый костюм, который он носит в любую погоду. Если только сидит теперь этот ублюдок, приосанившись. Или я слишком мнителен и мне это только кажется? Ладно, к черту все сомнения! По тому, как он будет себя вести с оставшимися троечниками, станет ясно, действительно ли настроение у него улучшилось, а если улучшилось, то в какой степени.

Но с троечниками, вопреки моим опасениям, не происходит ничего страшного – они получают свои «уды» быстро и без проблем. В том числе и Слава Можаков – несостоявшийся сборщик дани для Нуриануллина и ментов. Кроме тех немногих, что был выгнан взашей или просто не рискнул зайти сегодня, остается всего одна девчонка. Отвечает слабо, мы ее отправляем на пересдачу, но то, что она завтра не спалится, вероятность девяносто процентов. Так что есть повод открыть шампанское.

Трофимов приторно, почти по-лакейски, напоминает мне про лежащие на столе ключи от аудитории: он взял их сегодня утром на свое имя, и теперь боится, что я из чувства мести могу их не сдать на вахту. Я в ответ не говорю ни слова, даже не киваю, но все же поворачиваюсь к нему в знак того, что эту ценнейшую информацию для размышления принял. Собираю неряшливо разбросанные по столу листки последних отвечавших, отделяю их от билетов и, сложив в разные стопки, убираю в сумку. На сегодня работа закончена, причем – на отлично.

Домой прихожу в хорошем настроении – первый раз за последнюю неделю. Отпив немного ярко-розового игристого вина, купленного невдалеке от замка Амбуаз, пишу эсэмэску Донсковой: «Он спрашивает только о том, кто такие конкурсные и т. п. управляющие и какие сроки им даются на исправление ситуации. Плюс самую примитивную банальщину типа “Что такое предпринимательская идея?” или “предпринимательская среда”. Никаких других вопросов он не задает». Получаю в ответ смайлик и самый главный с точки зрения моих подопечных месседж: «А ваши дополнительные вопросы, Игорь Владиславович?». Лезу в Интернет, но выясняется, что он почему-то не работает, и мне приходится выстукивать семь нехилых по длине гусениц. Спустя пару минут вижу на дисплее пришедшее «Спасибо! До завтра!». Улыбнувшись, посылаю почти зеркально-симметричное «До завтра! Пожалуйста!» и отправляюсь в комнату допивать сладкую безделушку – привет из французской деревни, рядом с которой когда-то жил да Винчи. Пустяк, а приятно.

Последняя капля опустошенной бутылки совпадает с писком телефона. Я смотрю на экран – эсэмэска от Жилязовой. Так-так: это надо почитать!..

«Игорь Владиславович, я хотела сказать вам большое спасибо!»

Нет… Не стоит возобновлять так хорошо начинавшийся вчера эсэмэсный роман, но ответить надо по всем правилам приличия… Как-нибудь кратко, сухо, чтобы она сразу поняла, что я до сих пор на нее обижен…

«Не за что!» – отправляю я в плавание три коротких слова.

Приятно, но через минуту телефон пикает еще раз:

«И, пожалуйста, не думайте обо мне плохо!»

Ладно, надо успокоить девочку! Но – в том же лаконично-отстраненном стиле…

«Хорошо!»

На этот раз никаких сообщений не приходит (но оно и слава Богу – «не трэба!», как говорят украинцы), и я с чувством выполненного долга включаю ноутбук, чтобы в состоянии алкогольного расслабления пошарить по Сети. В памяти откуда-то возникает, казалось, давно забытая переделка песни Челентано, спетая Агутиным в Новый год «на Первом», и по какой-то причине возникает непреодолимое желание ее послушать. Залезаю в архивные папки, извлекаю нужный видеоролик и нажимаю курсором на угловую стрелку. Спустя пол-минуты мне становится ясно, что, если изменить кое-какие слова (в основном – о противодействии любовным признаниям), совпадение с моим настроением и текущей ситуацией будет почти идеальным. Причина – в этом. Мое подсознание, как выясняется, знает об этом лучше меня самого.

Снаружи я безупречен, но в душе бушуют штормаТону я – ушла практически уже под воду корма,Погибну, но не признаюсь я в любви,Мой имидж – моя тюрьма,Каким бы я не казался,О, Белла Миа, – я схожу с ума!

Жаль только, что мне теперь долго, судя по всему, не удастся поехать на родину Челентано. Но всё равно – вива, Италия! Вива, Венеция! Я – твой новый Бродский. И я прибуду к тебе еще раз, как только смогу…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ ВТОРОЙ: 3 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, ПЯТНИЦА

С утра – последняя приемка допсессии в этом учебном году. От целого потока остались неохваченными всего тринадцать человек: трое парней – откровенных разгильдяев (и это – если выражаться цензурно), девять приличных девчонок, две из которых – мои протеже, и мадемуазель Саматова. Последнюю я жду с особенным нетерпением.

Забегаю на кафедру, чтобы узнать, пришел ли Трофимов, и почти сразу слышу, как Кейсана говорит мне:

– Вам нужно обязательно зайти сегодня в отдел кадров.

У меня ёкает в животе. Вызов в отдел не сулит ничего хорошего. Точнее, он может сулить только одно: дружескую беседу с начальницей отдела по поводу увольнения. Настроение у меня мгновенно портится; мне становится ясен смысл вчерашней удовлетворенности Трофимова после его вопроса Бочкову «Ну, всё нормально?» и хочется плюнуть на все, немедленно отправившись домой.

– А по какому поводу? – с усмешкой спрашиваю я.

– Не знаю.

«Да! Не знаешь ты!»

– Ладно. Если будут звонить, скажи, что буду часа через два.

Мы сидим в Д-406. Я – за преподавательским столом, передние парты оккупированы девятью девчонками, а на одном из задних рядов примостился Трофимов, специально выбрав себе такое место, с которого можно было бы узреть любую попытку списывания. Несмотря на упадническое настроение, я восхищаюсь очередным узором судьбы, вписавшей мой последний экзамен в «индустриале» в мою любимую аудиторию. Не хватает только двух даунов, которые не смогли сдать вчера, и негодяйки Элеоноры. Тридцать минут проходят, как обычно, почти незаметно; я собираю у всех листки с ответами и начинаю выслушивать разношерстное блеяние. Несмотря на то, что Трофимов вновь демонстрирует свою некомпетентность в предмете вообще и налогообложении в частности, даже он понимает, насколько далеки от нормы ответы моей паствы, и тройки на старте летят, как шелуха от семечек. Вслед за этим настает очередь моих тайных клиенток, и первой за переднюю парту садится Ирина Донскова. Я нахожу в стопке перед собой исписанный ее размашистым почерком двойной листок и говорю максимально нейтральным тоном: