Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Но благодаря ей вы сами очистились от тайной скверны — выпустили на волю бесенка, вашу земную, телесную ипостась.

— О да, за это я могу поблагодарить вас, — печально произнес он.

— Грубая брань, ваше величество, — заметил Уолси, глянув на лежавшую на моем письменном столе «Отповедь Лютеру».

— Верно. Я несколько смущен тем, что за меня вступился такой защитник… кем бы он ни оказался.

Уолси понюхал ароматический шарик.

— Вонь литературного дерьма не перебьешь ни корицей, ни гвоздикой, — сказал я, — к сожалению…

— Да уж, нынче все, кому не лень, могут взяться за перо и заказать печатный оттиск, потому-то книжные лавки и заполонили дрянные пасквили. — Кардинал вновь потянул носом. — Слава богу, что вы успели подарить ваш труд Папе Льву, а не этому… голландскому выскочке. И что благочестивый Папа Лев спокойно почил, не увидев столь мерзкой перепалки и воинственных памфлетов.

Я прикусил губу, стараясь подавить усмешку.

— А чувства Папы Адриана вас не волнуют?

На самом деле Уолси питал серьезные надежды на то, что после неожиданной кончины Льва Римским Папой изберут именно его. Он попытался купить императорские голоса в папской курии. Но избрали все-таки Адриана, епископа Тортосы, который воспитывал нынешнего императора Карла в его отроческие годы. По общему мнению, новый Папа был святым человеком, образованным и неспешным, как «тортосская черепаха»[61], то есть вдвое медленнее обычного.

— Я не знаком с ним.

Уолси не рассказывал мне о попытке подкупа конклава. Но мы с ним продолжали тайно следить друг за другом. Неужели он узнал, что «Отповедь Лютеру» я поручил написать Мору? Надеюсь, что нет.

Пора перейти к насущному делу: для сбора денег в преддверии войны мне пришлось созвать парламент.

Да, Франциск нарушил договор о всеобщем мире, вторгнувшись в Наварру и отвоевав ее у императора Карла. И теперь тот призывал всех участников, подписавших в 1518 году соглашение, наказать нарушителя, как того требовали его условия.

— Какие налоги вы хотите предложить?

— Четыре шиллинга с фунта, ваше величество.

— Это же двадцатипятипроцентный налог! Они ни за что не согласятся!

— Доброе имя нашего королевства стоит большего.

Неужели он утратил разум и чувство меры?

— Нет, так не пойдет. Никогда не просите того, в чем легко отказать. Это создаст плохой прецедент.

Он помотал головой. Его подбородки заколыхались из стороны в сторону.

— Они не посмеют отказать, — произнес кардинал певучим голосом, уместным на торжественных мессах, которые он, кстати, больше не служил.

Не тогда ли у меня зародились сомнения в святости и мудрости папства? Если Уолси могли серьезно рассматривать как претендента на столь высокий сан… О боже, как хорошо, что я успел написать свою книгу в то время, когда моя вера еще оставалась незыблемой.

С парламентом вышло неудачно. Выдвинув предложение о сборе налогов, Уолси разразился возвышенными призывами к войне против нарушителя мирного договора, короля Франциска. Говорил он, как всегда, красноречиво. Пожалуй, ему не составило бы труда убедить птиц спуститься с кроны дерева, дабы послушать его рулады. Он заготовил ответы на любые возражения.

Но Мор, спикер палаты общин, предложил именно то, на что Уолси никак не рассчитывал: молчание. Он заявил, что, по древней привилегии, палата общин может хранить «на редкость упорное молчание» в ответ на любые происки иноземцев. И добавил, что сие должно вполне устроить Уолси: «ввиду того, что лорд-кардинал недавно обвинил нас в легковесности речей».

Потрясающий прием. Уолси не оставалось иного выхода, кроме как покинуть собрание, признав поражение. На следующем заседании член парламента, один из кардинальских подопечных, тихо и спокойно высказался о том, что неразумно тратить деньги на межгосударственную войну, когда их можно с большей пользой потратить на подавление бунтующих у нас под боком скоттов и «заодно присоединить к владениям нашего короля Шотландию».

В результате мне разрешили ввести налог по одному шиллингу с фунта.

— А что за тихоня предложил присоединить Шотландию к нашей короне? — постфактум спросил я Уолси, когда рана, нанесенная его гордости, перестала кровоточить.

— Томас Кромвель, — ответил он. — Молодой человек из моей свиты. Он всегда начинает болтать, когда следует хранить молчание.

То есть кардинал попытался извиниться за него.

— А мне казалось, что отныне вы не считаете молчание золотом!

Его рана еще не затянулась, а соль оказалась под рукой.

— По-моему, его предложение прозвучало… достойно, — продолжил я. — В отличие от Мора. Неужели таким упрямством этот умник стремился доказать свою честность?

— Кромвель думает лишь о достижимых целях и не видит безопасных или заранее оговоренных путей… Король Шотландии… Готов держать пари, он уже видит шотландскую корону на вашей голове.

— Что ж, придется убедиться в этом.

Уголки моих губ поползли вверх в притворной улыбке. Такому хитрому способу я научился недавно, чтобы скрыть раздражение и скуку.

В итоге пришлось начать войну. Парламент обеспечил нас средствами, одобрив годичные поборы. К несчастью, их оказалось недостаточно, поскольку военные действия затянулись на три года. Мы были вынуждены раскошелиться и понесли потери, но упустили возможность решающей победы и лишились ее славы. Франциск проиграл битву при Павии, и Карл взял его в плен. Армия французов была разбита. Сражаясь рядом со своим господином и покровителем, самозванец, величающий себя «Белая Роза Йорков», — младший брат Эдмунда Ричард де ла Поль, которому Франциск сулил английскую корону, — погиб на поле боя.

— Теперь мы избавились от всех претендентов! — вскричал я, получив эту новость.

Отличный повод для радости. Но то была чужая победа.

В начале войны мы нанесли сокрушительный удар. Я призвал Брэндона из его владений в Суффолке, где он томился от скуки, и поручил ему командование наступлением. Его отряды стояли уже в сорока милях от Парижа. Но тут закончились деньги и благоприятный сезон. Выпал снег, и англичане стали отступать по обледенелым дорогам. Войска не могли провести на чужбине всю зиму; в холода невозможно обеспечить полевую жизнь двацати-пятитысячной армии. (Как обидно, что военный успех зависит от приказов генерала-мороза!) Я умолял парламент собрать деньги, чтобы весной вернуться на завоеванные позиции. И получил отказ.

Вот так шанс завоевания Франции погубили несколько самодовольных овцеводов из Йоркшира и пивоваров из Кента. Их голоса перевесили на этом чопорном голосовании.

Всем уехавшим в Европу англичанам было приказано вернуться на родину. В том числе и немногочисленным придворным, жившим при дворе Франциска. Среди них находились сыновья Сеймура и Анна, сестра Марии Болейн. Не подобало верноподданным Англии оставаться на территории неприятеля, где их могли арестовать и держать в качестве заложников. Даже поставщики французских вин спешно покинули Бордо, и трюмы их кораблей были забиты товаром.

Уилл:

Вот каким образом Анна Болейн, уже снискавшая прозвище Грешная Нэн, прибыла в Англию. Ведьма вернулась домой…

Генрих VIII:

Обращение в парламент умаляло монаршее достоинство (но как иначе — мне не хотелось опустошать королевскую казну), а отказ в деньгах стал вдвойне унизительным для меня. Издание приказа о возвращении домой наших граждан было равносильно признанию в собственном бессилии. Я не мог защитить их за границами королевства.

Нельзя сказать, что я понес сокрушительные потери в политическом плане, однако отношения, затрагивающие деликатные обстоятельства, пришли в полный разлад. По вторникам и четвергам я продолжал видеться с милой Марией Болейн (часы наших рандеву считались неприкосновенными), но как она изменилась!

Меня крайне утомляли ее капризы. Она все чаще становилась раздражительной, а порой ударялась в тоску и слезы. Короче говоря, встречи с ней перестали доставлять мне удовольствие. Я сообщил ей об этом с видом покупателя, сетующего на подпорченный товар.

— Придираться и рыдать по пустякам может жена, но не любовница, — проворчал я однажды вечером после того, как она испортила наше свидание.

Мои чресла жаждали облегчения, а вместо этого меня ждала перепалка по какому-то никчемному поводу.

— Ах! Я просто упражняюсь, — с горечью заявила она. — Этой ролью мне придется овладеть в ближайшее время.

— Вы собираетесь замуж? — решил уточнить я.

— Да, — уныло ответила Мария.

— И кто же он? — задал я вопрос, который обычно задают в таких случаях.