Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

Как обычно, в определениях, созданных на основе этих корней, полнее всего сохраняется и смысловое различие между словами. Прилагательное выражает признак, существенный именно для данного слова. Относительное прилагательное мирьный выражает отношение к спокойствию и тишине: «Великий князь Димитрий — человѣкъ мирьный», «смиренъ человѣк» — говорится в «Сказании о Мамаевом побоище» (с. 27). Притяжательные прилагательные типа мировой или мирской выражают принадлежность к известному миру в значении общины, коллектива людей. Они и возникли позднее, чем миры. Деревенский мир как некая совокупность дружеских родов, живущих в мире, — всего лишь переносное значение слова и является собственно древнерусским; исторически, очень постепенно оно как бы наложилось на более древние обозначения сельской территориальной общности, в связи с утратой прежних родственных связей между ее членами. Сделаем небольшое отступление, чтобы проследить развитие подобных обозначений.

Древнейшим обозначением родовой патриархальной общины было слово гой. Оно и теперь сохранилось в слове изгой "отвергнутый член общины". То же слово, не задумываясь о его значении, повторяют пятиклассники, заучивая текст былины: «Ой, ты гой еси, добрый молодец!», что буквально значит: «Ты есть наш, наших кровей». Тот же корень, что и в словах жизнь, живот, житье. «Русская Правда» помнит еще изгоев, но вместе с тем говорит уже и о верви. Это также община, но построенная не по родовому, кровному, а по территориальному признаку. Корень этого слова сохранился в современном веревка (с уменьшительным суффиксом -к-). Вервью-веревкой мерили пространство земли, принадлежащей одной общине. Одновременно с указанным в вариантах «Русской Правды» можно обнаружить изменение представлений от моего «мира» к моему «городу» — городская община также различается по территориальному признаку в ущерб родовому: по признаку огороженности территории, а не по кровному родству членов общины. Случилось так потому, что и сам мир в глазах славянина стал больше; он вышел за пределы сельской околицы и стал велик и широк. Позже эти обозначения — мир и вервь — сольются в одном понятии общины. Потому что общие члены ее имеют и какие-либо общие права, и материальное обеспечение жизни. В договорах с греками X в. слово миръ не упоминается; в значении "сельская община" это слово известно лишь новгородской «Древнейшей Правде» XI в. (Тихомиров, 1941, с. 51), но то, что выступает как мир в «Правде» Ярослава Мудрого, именуется вервию в «Правде» его сыновей, во второй половине XI в. (Греков, 1953, с. 146). Можно по-разному толковать этот факт: как диалектное обозначение одного и того же явления, вервь — на юге, мир — на севере (Филин, 1949, с. 231), или как различие в смысле, и тогда вервь — община территориальная (Греков, 1953, с. 90), вервь — как общность земли (Рожков, 1906, с. 7—10) или как древняя связь родства (ср. латинское linea), которая на глазах разрушается в феодальном обществе (Дьяконов, 1912, с. 175), являясь пережитком родового строя (Мавродин, 1981, с. 27), что кажется самым верным, поскольку после XII в. этот термин исчезает, уступая место «миру». И вообще слово миръ сохранит старый смысл, понятный всем.

Дело, разумеется, не в простой замене одного слова другим: гой — вервь — миръ — община и т. д. Внутренний образ перечисленных слов когда-то связывал постоянно возникавшие новые обозначения с самыми общими и основными представлениями о сути каждого нового сельского коллектива, создавал понятие о самом специфическом его признаке, которым различались подобные коллективы. В приведенном выше перечне слов-понятий это выглядит следующим образом: «жизнь рода» — «своя граница» — «мирное сожительство в ее пределах» — «общность земли». Развитие социально-экономических отношений требовало изменений понятий о них, и средневековый человек, нуждаясь в новых обозначениях, пользовался единственно доступным ему способом: он переносил сходные по смыслу слова из одной группы именований в другую, подмечая признаки сходства, и попутно не препятствовал развитию новых значений у давно известных слов. Косвенные данные, подтверждающие логически оправданную цепочку подобных образных переносов, можно извлечь из тех же источников. Укажем для примера некоторые из них.

Одновременно с тем в вариантах «Русской Правды» наглядно изменяется и отношение к наказанию за убийство свободного человека — члена рода, а затем и общины. Ранняя редакция признает еще кровную месть и требует голову убийцы. Но тут же внедряется уже и новая форма расплаты — вира, т. е. плата за убийство, внесенная в пользу потерпевших членов рода. Феодальные времена несколько усложняют понятие о чести взрослого мужчины, особенно воина. Срезать ему ус в пьяной драке — столь же оскорбительно, как и ненароком проломить голову. Вира постепенно заменяется обидой — это также плата, но уже не за смерть, а за оскорбление чести во всех ее видах. Нет уже ни родовой кровной мести, ни откупа золотом или быками за пролитую кровь, любое оскорбление личности воспринимается как проступок, требующий «обиды». Происходит это в начале XI в., в период княжения Ярослава Мудрого. Наконец, укрепившаяся центральная власть не может пройти мимо столь важного для казны источника, как обида одного из ее подданных, поэтому в перечень «расплат» и вводит продажу, т. е. все тот же денежный штраф, но уже не в пользу оскорбленного, а на благо княжеской казны. Мера столь же непонятная, сколь и мудрая: обижаемый лишается возможности заработать, провоцируя противника на незначительное преступление. За сменой одних лишь терминов мы получаем возможность увидеть, как происходит стремительное развитие восточных славян от патриархально-общинного строя к развитому феодализму начала XIII в.

В списках «Русской Правды» находят отражение и изменявшиеся формы судопроизводства. Свидетелем на процессе издавна мог быть только тот, кто непосредственно видел проступок, — видокъ, очевидец. Зрение лежит в основе свидетельских показаний. Постепенно, в новых редакциях текста, видока сменяет послухъ — тот, кто что-нибудь слышал о деянии. Теперь уже и слух принимается во внимание при разбирательстве дела. Несколько позже, с XIV в. появится и знакомый нам свидетель — съвѣдокъ, тот, кто знает (ведает) о преступлении, даже если он ничего не видел и не слышал. Впоследствии это слово заменится современным свидетель; на самом деле это церковнославянское слово съвѣдѣтель, которое означало обвинителя, знатока, знакомого с законами. Теперь во внимание стала приниматься не только простая информация о деянии или преступлении, но и соучастие в судебном разбирательстве.

Какой бы странной ни казалась мысль о безмерном увеличении числа свидетелей в судебном разбирательстве, слова — названия очевидцев преступления — указывают, что от патриархально-общинного строя с определенным и четким контактом двух знакомых друг другу лиц (ты — я) общество поднимается на новый уровень отношений, в которых может быть замешано третье лицо (тот, т. е. он наравне с я и ты), не входившее в систему кровного родства, внешнее по отношению к нему территориально (вервь, а не гой), субъективно (холоп, а не челядь) и потому отличавшееся характером достоверности показаний даже в органах чувств (слышал, а не видел) и степенями наказания (продажа, а не обида).

«Третье лицо», войдя в тесные пределы родовой семьи, раздвинуло пространство мира, в котором также оказалось возможным вполне мирное сосуществование людей.

Христианская литература, особенно переводная, способствовала становлению нового значения слова. Выражение «въ мирѣ семь» — общее место многих поучений и слов. «Сей миръ» противопоставлен «оному свѣту», так что исходная противоположность близкого и своего (сего) мира беспредельно далекому и таинственному (оному) свету поддерживалась и идеологическими противоположностями. Послалъ в миръ, пришелъ в миръ, явился в миръ, жилъ в миру, ходилъ по миру, отходя от мира, оставить миръ и т. д. — все это обычные выражения, за которыми скрывается теперь почти позабытое представление о том, что земная жизнь человека (и человека-бога, т. е. Христа) протекает на широком пространстве земли. Специфика древних обозначений проявляет себя и здесь. Слово миръ в значении пространственном также синкретично, т. е. обозначает одновременно и пространственные пределы известного мира, и саму землю, воплощающую собой пространство, и людей, на ней живущих, и т. д.