Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

Значение "свободное, открытое пространство" у сочетания чистое поле сохраняется долго. В «Слове о погибели русской земли» XIII в. в похвале Руси сказано, между прочим, что она украшена и «чистыми польми». Это описательное выражение вполне уместно для обозначения бескрайних просторов земли русской. Но когда перед началом Липицкой битвы 1216 г. просят противника: «Или не даси мира, да отступите дале [т. е. с холмов] на равно мѣсто, а мы на ваши станы поидемъ» (Пов. Лип., с. 120), имеют в виду обычное «поле боя», т. е. чистое поле, которое в то время называли еще «ровным местом». Понятие и данное слово не сошлись еще в едином обозначении важной реалии жизни.

Братья прекрасной Стратиговны, отправившись мстить ее похитителю за честь сестры, «не доидоша греческаго града за пятьдесят поприщ и сташа на поле», ждали противника; значит, поле — открытое пространство, свободное «место», поскольку желание братьев противоположно стремлению скрыться, тогда как посланцы их врагов «сташа вне града въ сокровенномъ мѣстѣ» (Девг. деян., с. 38, 40). Поле долго понимается как местность открытая, свободная для «дела», каким бы оно ни было. После взятия Царьграда турками в 1453 г. «салтан возрадовася и посла град чистити, улицы и поля» (Пов. взят. Царьград., с. 262); и дальше в памятнике городская площадь неоднократно называется полем. Слово площадь в современном значении появляется позже, чем поле. Это не полое, т. е. пустое место (как поле), а место плоское, т. е. ровное. Внимание перемещалось на другой признак именования, но случилось это гораздо позже, когда возникла необходимость в разграничении таких двух пространств: «пустое» — «ровное». Герои Липицкой битвы еще не разграничивают этих понятий и не различают признаков полого и ровного. В середине XIV в. слово площадь известно в новгородских источниках, в московских — в конце XV в. (Судебник 1497 г.), оно появляется вместо церковнославянского стогны (града).

Площадь всего лишь пространство, важное и само по себе, а поле необходимо заполнить живыми существами, и только тогда оно становится местом действия. Воинские повести средневековья переполнены точными указаниями на то, как «срѣте его в татарскомъ полѣ, на рѣцѣ Дону» (Жит. Дм. Донск., с. 212), «на Калском поле Половецкой земли» (Пов. Никол. Зараз., с. 176). Куликовское поле тоже не «ровное место» (это поле холмисто), а воинское действо, битва, и «многое его литовьское воиньство излѣзшее на ня в поле» (Пов. Ион., с. 352). Обычно слово поле используется теперь в описаниях боя: «на тѣх полях [у Боровска] бой с ними поставимъ» (Пов. Угр., с. 516), «и бысть имъ бой и сѣча зла у града у Суздаля на поли» (Сев. свод, с. 422, 1445 г.), «Никита же наѣде его [царевича Муртазу] в поле и перезва его к великому князю [служить]» (Пов. моск., с. 398). Позже, в новых условиях феодального быта, когда окрепшее государство уже не терпело свободных воинов — «полениц», такое поле стали называть «диким полем», т. е. вольницей — местом, свободным от власти с любой стороны. «А украинныхъ городовъ дѣтемъ боярскимъ, которые бьют челом государю въ помѣстье на порозжие земли, на дикое поле, давать исъ порозжих земель изъ диких поль...» (Улож. 1649 г., с. 100); становится ясной разница между диким полем и прочими «порожними местами», которых много накопилось в средневековом хозяйстве; «учнуть государю бити челомъ о помѣстьяхъ и о помѣстныхъ пустошахъ, и о порозжихъ земляхъ, и украинныхъ городовъ о дикомъ полѣ...» (там же, с. 124).

Со словом поле стало связываться и представление о судебном поединке, как полагают историки, с XII в. (Беляев, 1855). Если в судебном разбирательстве нет доказательств или оправданий ни с одной из сторон, назначают «божий суд» — схватку ответчика и истца; схватка происходила наедине, без свидетелей, в поединке не использовали ни железо, ни воду, ни огонь, бились чистым оружием — палицей («дреколье» — говорит летописец). После похищения Стратиговны Девгений вызывает на бой («пусть судьба решит») отца и братьев невесты: «Азъ еду из града и пожду васъ на поле» (Девг. деян., с. 12), но когда противники помирились, то для радостной встречи обмена подарками Девгений и тесть съезжаются также вне города, но уже не на «поле»: «и совокупишася с нимъ на единемъ мѣстѣ» (там же, с. 15); это просто «место» свидания, не предназначенное ни для судебного поединка, ни для боя.

Как бы нам ни хотелось возвести этот рыцарский обычай к языческим временам, но в тексте «Русской Правды» вставки о судебном поединке «на поли» известны только в поздних списках, не раньше XV в. (Тихомиров, 1941, с. 134). В тех княжествах и землях Руси, где понятие личной чести держалось твердо, закон поддерживал это право судебного «поля». В «Псковской Судной грамоте» XV в. говорится о нем уверенно и неоднократно; «хочеть — на поле лезеть» (с. 4), «и битися на поли» (с. 25), причем оказывается возможным и «жонки з жонкою присужать поле» (с. 25), хотя трудно себе представить женщин с дубинами в чистом поле; скорее всего, вместо них сражались наемные мужики. Поединок вели до первой крови, и иноземец в Пскове записывает в 1607 г.; «Я с тобою о том на поле изыматься! Кому бог ни пособит, да свою кровь льешь на поле» (Фенне, с. 189). Церковь запрещала «поле», и впервые оно было признано только в «Судебнике» Ивана III: «А побиються на поли в заемном деле или в бою» (Судебник 1497 г., л. 1 об.) — в судебном поединке или в бою, разницы между этими «полями» не делается. Примеры известны в основном от XVI в. — времени расцвета судебных поединков как официальных форм судебной тяжбы. Образовались и формулы вызова, вот как в грамоте 1530 г.: « — Битись лѣзещи ли? — Битися лѣзю и съ иконою...» (Беляев, 1855, с. 47).

Строго говоря, «поле» — не поединок, поскольку в поисках божьего суда и «правды» поединщики не думали еще о личной чести, однако всегда предполагалось равенство противников в чистом поле: чистое поле — честный бой.

Обязательное уточнение поля — чистое поле — встречается долго в других значениях, например как "свободное пространство". Став термином, «просто» поле уже не нуждалось в уточняющем эпитете, смысл «чистого» включился в общее понятие о «поле боя». Но в других случаях определение было еще нужно для указания на контраст с «заполненным» пространством. Новые насельники прежде «диких» земель «сътвориша пустыню, яко поля чиста много» (Жит. Сергия, с. 342); для Епифания Премудрого в начале XV в. пустыня и чистое поле почти однозначны. Однозначны они и в XVII в. для казаков, ср. употребления в одном контексте: «и переселися здес в пустых мѣстах» (Пов. Азов., с. 190), «в пустыни непроходнѣи» (с. 138), «кормитъ нас на поли господь» (с. 138). В конце XVI в. один из героев «Степенной книги» «отъ града Мурома проиде частымъ лѣсомъ и чистымъ полемъ». В конце XVII в. азовские казаки, сидя в осаде, отметили: «Все наши поля чистые от орды ногайския, где у нас была степь чистая, тут стали у нас однем часом, людми их многыми, что великия непроходимыя леса темныя» (Пов. Азов., с. 130). «Степь» конкретна, «поле» же, да еще «чистое» — отвлеченное собирательное представление об открытом пространстве. И степь, и поле могут быть чистыми, т. е., очевидно, свободными, в отличие, например, от непроходимых лесов. До нашествия врагов степь была чистым полем; после начала осады, наполненная врагами, она стала подобной темному непроходимому лесу. Вместе с тем в данном описании содержится уже и намек на новое значение слова: поле как место поединка. Это понятно, потому что в конце XVII в. былины были очень распространены.

Но есть и еще одно обстоятельство, сближающее «чистое поле» вокруг Азова с былинным «чистым полем»: чистое поле свободно от ногайской орды, т. е. от степных кочевников. Связь «поля», а затем и «чистого поля» с восточными кочевниками всегда явно или скрыто выражается, даже для фольклорных текстов она обычна, например в заговорах: «Пойду в чистое поле, в восточную сторону». Чистое поле почему-то всегда оказывается на востоке, кроме того, оно всегда — граница. В «Повести о Горе-Злочастии» молодец сначала попал «на чужу страну, дальну-незнаему», а затем, возвращаясь «на свою сторону», т. е. на родину, столкнулся с Горем:

Как будет молодец на чистом поле,

А что злое Горе наперед зашло,

На чистом поле молодца встретило,

Учало над молодцем граяти,

Что злая ворона над соколом (Горе, с. 46).

Если принять во внимание, что дальше говорится и просто о «поле» за «быстрой рекой», станет ясно, что в приведенном отрывке «чистое поле» представлено как межа, грань, место, на котором возможно столкновение с бедой, стычка с врагом. Ведь пока молодец находился на чужой стороне, за пограничьем, Горе его не донимало, хотя с ним приключались всякие беды.

Таким образом, после XII в. мы обнаруживаем чистое поле как продолжение древнего слова поле, скорее всего, потому, что само поле получило новое значение — "ровное безлесное пространство (обычно засеваемое по весне)". Это бытовое значение связано с хозяйственной деятельностью крестьянина. Героический смысл «поля», восходящий к легендарным временам пограничья, все чаще оказывается связанным с сочетанием чистое поле. И украинские выражения типа в чистім полі три тополі, и белорусские сказочные вроде у чыста поля паглядзеў выражают идею открытого пространства вообще, а не места поединка. Русский, украинский и белорусский по крайней мере до XIII в. развивались как один язык (древнерусский), поэтому можно полагать, что исходное значение нашего сочетания "открытое пространство" все это время и было основным, а чистое поле как "пограничье" оставалось поэтическим сочетанием, со временем утвердившимся только в русских текстах.