Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

В переводах с греческого слово hygíeia передавалось русским здоровье, а в греческом оно обозначает не просто здоровье как телесную силу, но и благополучие, связанное со здравым смыслом человека. «Въсякъ испытаяй чюжего въ здоровьи болить» (Пчела, с. 206) — всякий, хлопочущий о чужом и даже будучи здоровым, болеет. В древнерусском языке такого значения слова ("здравый смысл") еще не было; пришедшее из книжной речи, оно закрепилось позднее в специфически книжной форме: ср. здравый смысл, но здоровый человек.

Однако лес — лишь самая ближняя грань чужого мира. Все изменения, о которых рассказано здесь, являются древними, и только образное содержание слов, донесенное до Древней Руси из языческого мира, было в них живо. Постепенно, по мере того, как слова здоровъ или лѣсъ становились терминами, они заменялись другими словами, по возможности сохранявшими внутренний образ враждебного внешнего мира. Для Древней Руси таким важным понятием было понятие поля, потому что поле с XI в. и стало воплощением внешнего мира, грозящего неисчислимыми бедами. В борьбе с ними складывался и национальный характер — настолько длительным и глубоким было воздействие «внешнего мира» на эмоции, впечатления и нрав древнего русича. Известный историк прошлого века, бытописатель Древней Руси И. Забелин заметил по этому поводу: «У лесного человека развивается совсем другой характер жизни и поведения, во многом противоположный характеру коренного полянина. Правилом лесной жизни было: десять раз примерь и один раз отрежь. Правило полевой жизни заключалось в словах: либо пан, либо пропал». Из лесной жизни вышел осторожный хозяин, политик, который умеет ладить со всеми и упорно созидает государство как политический союз многих лиц. Поле, напротив, породило удалого воина, стремительного в схватке, неоглядно храброго, но и вольного в том смысле, что не любит он оков совместного житья, общества, мира, государства; «игралище случайностей» — вот его судьба.

Очень важным отличием былинного героя от героя сказки является то, что действует он всегда в чистом поле, тогда как сказочного Иванушку влечет белый свет. Чтобы понять смысл этого расхождения между двумя эпическими традициями, нужно разобраться в значении понятий «белого света» и «чистого поля», взглянуть, каким образом в языке развивались представления о чистом и белом.

В былине говорится только о «чистом поле». Это место, где герой действует, сражается, защищая родину, и где он гибнет. Гибель, как мы увидим дальше, — непременное условие чистого поля, один из его важных признаков.

Вот как говорит о Добрыне Никитиче его друг:

Ехал я по чисту полю,

Видел Добрыню мертвого,

Лежит он во чистом поле,

Буйна голова его прострелена,

Через волосы проросла зелена трава,

Расцвели цветы лазоревы.

Судя по наличию в тексте цветовых определений, этот монолог довольно позднего происхождения: в древнейших былинах описание выдержано в черно-белых тонах. Тем не менее представление о чистом поле очень устойчиво. Когда говорят, что «не бывать Добрыне из чиста поля», тем самым утверждают, что он не вернулся с поля битвы. Герой или богатырь рождены для битвы, поле — естественная его среда; уже «с младых лет» сын Ильи Сокольничек «просится во чисто поле погулять», а когда его мечта сбылась —

И выехал он во чисто поле,

Едет он по чисту полю,

По чисту полю, по раздольицу.

Богатыри обычно разъезжают «по чисту полю, ничего они в чистом поли не наезживали». В этом раздольице и содержится смысл поэтического образа поля — раздолье и бескрайняя ширь. Поле противопоставлено горам и лесам, высокие горы и темные леса всегда противопоставлены чистому полю; каждый географический рельеф имеет свою собственную поэтическую характеристику, которая в полной сохранности дошла до наших дней.

Былинные сюжеты сложились в раннюю эпоху развития феодализма, когда реальные богатыри, дружинники князя, стояли на страже от «поля» печенежских, а затем половецких кочевых племен; они и сражались именно в поле — на бескрайних просторах южнорусской степи. Толчком к созданию поэтического образа послужило реальное поле, отличающееся, например, от лугов — тех самых лугов, на которых до поры до времени, дожидаясь боя, стоит в высокой траве богатырский конь.

Однако поле — это не луг, не низина, а прежде всего простор. Такое значение искони присутствует в самом корне, так как слово поле родственно прилагательному полый "свободный", "открытый" или "явный". Если же углубиться в даль времен и сопоставить значение славянского слова с родственными языками, окажется, что в слове поле содержится древний корень со значением "серый, светлый". Значит, поле — это свет и вселенная для людей первобытного общества. С течением времени слово как бы сужает свое значение: бескрайний мир сжимается до небольшого участка земли возле родной деревни. В «Повести временных лет» это проявляется уже в XI в.: «Бѣ бо тогда поле внѣ града» (Лавр. лет., л. 51, 1036 г.). То, что когда-то казалось бескрайним простором, превращается в простую поляну. Человек поднялся, разогнулся — и беспредельное поле его детства оказалось маленьким пятном на лике земли. "Светлый", "свободный", "широкий" — все эти значения всегда присутствовали в слове поле, составляя как бы его семантическую доминанту, этический образ и суть. Понимая теперь, что поле былинных героев и наше поле — не одно и то же, мы можем определить тот рубеж в развитии мысли, за которым поле "свет" превратилось в открытое поле: когда поле получило свою постоянную характеристику, стало чистым полем.

Слову чистый в древнем языке свойственны такие же значения — "ясный", "светлый", "без примесей", "свободный", следовательно также "пустой" и "открытый". Кроме того, в древности этот глагольный по происхождению корень имел еще и значение "разделять", как разделяло поле, которое являлось естественной границей между деревнями или странами. Если же старое слово со временем понадобилось уточнить специальным определением, ясно, что прежнее значение поля как края света в сознании уже исчезало, ускользало от внимания говорящих, его нужно было закрепить постоянным сочетанием с определением и тем самым сохранить его внутренний смысл. То, что прежде было просто «полем», стало «чистым полем», это — мир, открытый для подвигов, пределы знакомой земли.

В начале XII в. сочетания чистое поле еще нет. Владимир Мономах, описывая свои воинские и охотничьи подвиги, противопоставляет слова пуща (лес) и ровня (степь), а у него была возможность поговорить о чистом поле! Позже, но тоже в XII в., само сочетание уже известно. Ср. в «Притче о богатых из болгарских книг»: «Человѣкъ нѣкыи хожаше на поли чистѣ, и нѣсть бо на поли томъ ни дебри, [н]и лѣса» (Измарагд, л. 35); чистое поле в этом тексте — очищенное от леса и дебри место, не больше. Вот что находим в Ипатьевской летописи под 1151 г.: «Въ четвержьныи же дьнь переже солнца Вячьславъ же и Изяславъ и Ростиславъ проидоша валъ на чистое поле, и поидоша биться» (л. 157); князья пересекли границу и вышли на бой в чисто поле, именно так, как и должен встречать своего врага былинный богатырь. В «Слове о полку Игореве» 17 раз употреблено слово поле, и обычное его значение здесь именно такое, как в былинах: «Дремлеть в полѣ Ольгово хороброе гнѣздо, далече залетѣло... въ полѣ незнаемѣ среди земли половецкыя... на полѣ незнаемѣ...»; один раз прямо как будто из былины: «Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю». Такое «чистое поле» очень напоминает обычное расчищенное место, но вместе с тем это и место былинного подвига; во всяком случае, об этом можно догадываться по содержанию «Слова».

В «Слове о полку Игореве» чистое поле означает еще и "открытое порубежное место", но вместе с тем как будто и "поле битвы". В «Задонщине», которая возникла в конце XIV в. и во многом подражала «Слову о полку Игореве» (по крайней мере в словоупотреблении), чистое поле уже определенно только как "место битвы". «Выедем, брате, в чисто поле и посмотрим своихъ полковъ», — говорится в одном списке «Задонщины»; «а мои [воины] готови, брате, на чистое поле» — в другом списке; «выедем, брате, в чистое поле» — в третьем. Перед нами несомненно уже «былинное» значение данного сочетания слов, но и встречается оно именно в былине, потому что «Задонщина» похожа на былину. Факт колебания текста по спискам показывает, что данное сочетание попало в нашу «былину» не сразу в XIV в., а может быть позже, в XV или XVI вв. В летописных и повествовательных описаниях того же события — Куликовской битвы 1380 г. — интересующее нас сочетание употребляется, но в старом значении: «Великий же князь Дмитрей Иванович прищедъ за Донъ в поле чисто въ ординьскиѣ земли на усть Непрядвы реки»; поле в этом тексте — восточное (принадлежит орде), незнаемое, враждебное, открытое, не в буквальном смысле «расчищенное», а свободное для действий (которые и свершились впоследствии). Новое значение "поле битвы, поединка" в XVI и в XVII вв. распространяется все шире, но обычно только в произведениях народного происхождения, например в «Сказании о киевских богатырях», в «Сказке об Уруслане Залазаревиче», в былинах и песнях, записываемых с XVII в.