Бунин, Дзержинский и Я - Элла Матонина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то время как Государь Император осчастливил своим присутствием церемонию открытия Лицея, а отпрыски именитых фамилий устроились в привилегированных апартаментах, в столичных салонах шли завистливые разговоры о счастливчиках, оказавшихся в Царском Селе, где лучшие педагоги вразумляли будущих государственных мужей, – всем казалось, что славно и отрадно началась история нового учебного заведения.
В действительности так не было. 23 марта, через два месяца после открытия Пансиона, умер Василий Федорович Малиновский. В фундамент Лицея за недолгое время он заложил многое, и прежде всего особую атмосферу демократии и свободолюбия. Это с его доброй воли не было в учебном заведении карцера, не было телесных наказаний. Это с его доброй воли в классные комнаты вошли молодые профессора с отличными знаниями и светлыми идеями. И все то, что так радовало и удивляло первых лицеистов и первых пансионеров, вселяло надежды на будущее, – все это несправедливо оказалось в неблагоприятных обстоятельствах. По необъяснимым причинам два года длилось безвластие – ни Лицей, ни Пансион не имели фактически директора. Временное замещение этой должности талантливыми преподавателями Лицея, но не имевшими административных навыков, – в счет не идет. Отошел от дел и отец-основатель Царскосельского гнезда Алексей Кириллович Разумовский. Зашатались устои – отмечался упадок преподавания, молодежь начала своевольничать; особенно вольница, как ни странно, угнездилась в Пансионе.
Наверху вовремя спохватились. В марте 1816 года директором Лицея назначается Егор Антонович Энгельгардт. Для большинства лицеистов и малолетних воспитанников Пансиона 1816 год стал, по словам Пушкина, «счастливейшим годом». Энгельгардт поддержал основные принципы лицейского воспитания, заложенные Малиновским; он восстанавливает уровень преподавания, улучшает быт, создает в прямом смысле этого слова семейный уют в Лицее и Пансионе. При нем окончательно слились воедино два учебных заведения, когда учебный процесс и воспитание осуществлялись под руководством талантливого, самоотверженного, преданного делу педагога. Истинно верно: время директорства Энгельгардта сильно отличается от всех остальных годов существования Лицея и Пансиона.
Егор Антонович был не только деятельным и добросовестным руководителем, но и истинным отцом, другом своих воспитанников. Многие были удивлены жертвенностью его собственного очага – чуть ли не каждый вечер толпы мальчишек собирались в домашней гостиной Энгельгардта. И какое счастье испытывали они в те часы в уютной и теплой квартире директора, способного не только увлекать своим рассказом, но и радоваться каждому слову своих молодых друзей.
Добросердечие и интеллигентная вежливость у Энгельгардта истончались, когда дело доходило до бесхозяйственности и лукавства. Вступив в должность директора, он обратил внимание на беспорядки в хозяйственной части и незамедлительно реорганизовал все управление хозяйством в Лицее и Пансионе. В бумагах он обнаруживает фискальный счет Благородному пансиону. Сумма по тем временам огромная, которую не решался своей властью выделить даже не робкого десятка министр финансов. Егор Антонович садится в коляску и едет в Зимний. Аудиенция с Его Величеством заканчивается повелением: отпустить из казны пособие Благородному Пансиону при Царскосельском Лицее 100.000 рублей.
Так начинал свою благородную деятельность в Царском Селе Егор Антонович Энгельгардт. В назначении своем в Лицей он видел осуществление своих юношеских мечтаний, здесь он считал себя более всего на месте.
Рядом с этим местом оказалось и место для молодого Ла Гранжа. Ему сильно повезло.
…Восьмилетний Людвиг не увидел картины, которую запомнил и описал в своих воспоминаниях князь Николай Сергеевич Голицын: «К 1 августа на большой почтовой шоссейной дороге из Петербурга и Москвы вдоль большого сада возникало особое движение… В собственных и наемных экипажах разного рода или в дилижансах, с родителями, родственниками или провожатыми, с чемоданами, узлами и непременными домашними гостинцами с разных концов России собирались в Пансион малые и большие постояльцы».
Дальше Николай Сергеевич рассказывает о грустных прощаниях детей с близкими и родными. Грустное зрелище легко представить, поэтому – несколько слов о самом Голицыне.
Князь был генералом от инфантерии. Участвовал в войнах 1828–1829 и 1830–1831 годов, а также в Крымской войне. Был директором Училища правоведения и профессором Николаевской академии Генерального штаба. Известен его капитальный труд «Всеобщая военная история».
Николай Сергеевич закончил тоже Благородный Пансион при Царскосельском Лицее с серебряной медалью в 1825 году и написал «Воспоминания не для официального повествования». Книга его вышла в 1869 году и называлась «Благородный пансион Императорского Царскосельского Лицея в 1815–1829». Но автор на издании не значился, его позднее назвал историк Я.К. Грот. Книга Голицына считается библиографической редкостью. Она известна в основном исследователям, изучающим жизнь Пансиона и Лицея. Мы не раз будем ссылаться на нее, потому что она запечатлела не только официальную историю, но и ту жизнь «в разных ее видах и с ее разными особенностями».
Людвига Ла Гранжа привез в Пансион гувернер из дома генерала Синягина. Расставаться ему было не с кем, виснуть с горькими слезами не на ком. Незнакомые лица незнакомых людей уже не раз сменяли друг друга в его маленькой жизни. И он покорно тихо пошел за дежурным дядькой, приставленным к самым маленьким пансионерам.
Этот дядька был для него тоже чужим человеком – у большинства воспитанников дядьки были из имений. Они, как няньки, ходили за своими барчатами: утром и вечером помогали умываться, чистить одежду и обувь, менять белье, вели в баню, не отпускали одних из пансиона на улицу.
Людвигу помогал тот, кто был свободен. И хотя дядьки несли дежурство свое не только в дневные часы, но и в ночные, к кровати мальчика, когда он плакал, порою долго никто не шел.
А он первое время плакал постоянно. «Тяжелы были первые дни, особливо для юнейших. Грустно, даже невыносимо бывало иным, и ни ученье не шло в голову, ни кушанья в горло, и даже игры не занимали», – но это Голицын пишет о тех, кто вернулся из домашнего приволья, где проводил каникулы. Им есть что вспоминать. Многому они были научены дома. Людвигу же предстояло разобраться в муравейнике, в который он попал и правил которого не знал и не понимал. Не понимал, почему в шесть утра, когда так хочется спать после ночной тоски и слез, вдруг появлялась фигура в халате и ночном колпаке и кричала: «Звони!» И затем в ушах, голове стоял звон, который и мертвого разбудит. Людвиг сидел на кровати и плакал в то время, как все бежали к большим медным умывальникам. Они были похожи на самовары с лужеными
