Голубой велосипед - Режин Дефорж

— Лейтенант Ханке!

— Мадемуазель Леа! Что вы здесь делаете?

— Здравствуйте, лейтенант. Смотрела, не увижу ли знакомого, который бы поднес мне чемодан. Он очень тяжел.

— Позвольте помочь вам. Действительно, что в нем? Можно подумать — свинец.

— Вы почти угадали. Пушка в разобранном виде.

— Не шутите этим, мадемуазель. Каждый день задерживают людей, перевозящих запрещенные вещи.

— А книги входят в их число?

— Некоторые, да.

— Как-нибудь справлюсь у вас, какие именно.

Разговаривая, они подошли к выходу. Леа сделала вид, что направляется к месту досмотра пассажиров.

— Es ist niltzlich, Fraulein, das Madchen ist mit mir,[19] — сказал он, обращаясь к одной из двух женщин, производивших досмотр багажа.

В зале станции к ним подошел Лорио.

— Здравствуйте, мадемуазель Дельмас. Пойду, поищу ваш велосипед. Здравствуйте, лейтенант.

— Здравствуйте, месье Лорио. Мне надо вернуться на перрон. Помогите мадемуазель Дельмас уложить вещи, — сказал он, передавая чемодан.

Лейтенант Ханке добился во французском языке заметных успехов.

Перегруженный чемоданом и сумкой велосипед каждое мгновение угрожал падением. Задыхаясь, с пылающим лицом, Леа сошла с него и катила до самого поместья. Первым, кого она встретила, был отец, выглядевший страшно возбужденным. Прислонив велосипед к стене гаража, она пыталась перевести дыхание.

— Подонок… паразит… Изабелла вас выгонит…

— Что с тобой, папа?

— Где твоя мать? Мне надо срочно с ней поговорить.

— Но, папа…

— Никаких «но, папа…» Отправляйся за матерью. Мне нужно сообщить ей нечто важное.

Леа отерла рукой пот со лба, почувствовав вдруг, как нахлынула на нее накопившаяся за последние дни усталость: отец, отсылающий ее за умершей женой, тяжелый, словно свинцовый, чемодан, Лоран, ставший ее любовником, поднесший ее вещи лейтенант Ханке, готические своды Тулузы, ее дядя-босяк, звезда из кожи еврея и Камилла, бегущая к ней с протянутыми руками… Она рухнула к ногам Пьера Дельмаса.

Когда она открыла глаза, голова ее лежала на коленях Руфи, а Камилла смачивала ей виски влажным полотенцем. Миску с водой держала Лаура. Ее отец был сильно обеспокоен, все время плакал, повторяя Файяру:

— Скажите, не умерла моя крошка? Ее мать мне этого бы не простила.

— Не тревожьтесь, месье, — сказала Руфь. — Это тепловой удар. Надо было совсем разума лишиться, чтобы в такую жару ездить на велосипеде с непокрытой головой.

— Папочка, не волнуйся. Это пустяки. Лаура, пожалуйста, займись им.

Дурнота Леа продолжалась недолго. С помощью Камиллы она быстро пришла в себя.

— Мне жаль, что я вас так напугала. Руфь права, все дело в жаре. А где мой чемодан и сумка?

— Файяр взялся отнести их в дом.

— Скорее, его надо догнать.

Они нагнали его на кухне.

— Не знаю, мадемуазель Леа, что в вашем багаже, но он страшно тяжел. Подниму его к вам в комнату.

— Нет, оставьте. Спасибо вам. Я все сделаю сама.

— Да нет, вам это будет слишком тяжело.

Из страха вызвать у него подозрения Леа не решилась настаивать, но проводила его до самой детской.

— Спасибо, Файяр. Огромное спасибо.

— Не за что, мадемуазель.

Вошли Камилла и Руфь. Руфь держала в руках стакан.

— Выпей-ка. Тебе сразу полегчает.

Леа покорно выпила.

— А теперь укладывайся отдохнуть.

— Но…

— Не спорь. У тебя мог быть и солнечный удар.

— Не беспокойтесь, Руфь. Я ей займусь. Приглядите лучше за месье Дельмасом.

Леа вытянулась на подушках и закрыла глаза, чтобы не видеть Камиллу.

— С той поры, как ты уехала, я места себе не находила. Едва засну, как вижу вас, тебя и Лорана, в смертельной опасности. Это было ужасно!

Продолжая говорить, Камилла сняла с Леа обувь и мягко растирала ноги. Леа хотелось заплакать. Она встала.

— В Тулузе я встретила Лорана.

Камилла выпрямилась.

— Тебе повезло! Как у него дела? Что он тебе сказал?

Леа охватила злость. А что если ей рассказать: она и Лоран влюблены друг в друга и были любовниками? Но что-то в измученном и напряженном лице Камиллы ее остановило.

— У него все очень хорошо. Меня он просил тебе передать, что постоянно думает о тебе и Шарле и ты не должна о нем тревожиться.

— Разве могу я о нем не волноваться?

— Встретила я и дядю Адриана. Он поручил мне новое дело и дал инструкции относительно почты.

— А я не смогу тебе помочь?

— Нет.

— Меня беспокоит твой отец. Он изменился со вчерашнего дня: выкрикивает угрозы, бранится. Я пыталась с ним заговорить, узнать, в чем дело, но он лишь повторяет: «Что же скажет Изабелла?» Я, было, подумала, что он разругался с Файяром, что бывает слишком часто, но Файяр заверил меня, что их последняя ссора произошла на прошлой неделе. Руфь ничего не знает, твоя тетка Бернадетта — тоже. А Франсуаза третий день на дежурстве в госпитале. Только Лаура вроде бы что-то знает, но со мной говорить отказывается и закрывается в своей комнате. Я слышу, как она там плачет.

— Пойду к ней…

— Сначала передохни.

— Нет, у меня скверное предчувствие, что речь идет о чем-то серьезном. Боюсь за папу.

В поисках сестры Леа обошла весь дом, но так и не нашла ее.

Она увидела Лауру снова только за ужином. У малышки покраснели глаза. Есть никому не хотелось. Леа не переставала приглядываться к отцу, который выглядел сейчас более спокойным, но, пожалуй, это спокойствие тревожило больше его прежнего возбуждения. Сразу после ужина Леа взяла сестру за руку и потащила за собой.

— Давай пройдемся. Мне надо с тобой поговорить.

Та было отшатнулась, но потом смирилась. Они спустились к террасе. Долина будто застыла в лучах все еще жаркого солнца. Они присели на каменную стенку в тени глициний.

— Почему папа стал таким нервным?

Лаура опустила голову. На лежащие на коленях руки упали две слезы.

— Сестренка, не плачь. Скажи, что произошло.

Лаура с рыданиями бросилась на шею старшей сестре.

— Никогда не осмелюсь. Особенно тебе.

— Почему же особенно мне?

— Потому что тебе не понять.

— Чего же я не пойму?

Рыдания усилились.

— Говори же, прошу тебя. Подумай о папе.

— Ох! Папа — это еще не самое серьезное.

Что хотела она сказать? В раздражении Леа ее встряхнула.

— Что это значит? Что может быть еще серьезнее?

— Франсуаза, — пробормотала та.

— Франсуаза?..

— Франсуаза и Отто.

— Франсуаза и Отто? Объясни, я не понимаю.

— Они хотят пожениться…

— Пожениться?..

— Да. Вчера капитан просил ее руки у папы.

— Понимаю. Конечно, папа отказал.

— Я была убеждена в том, что ты так отреагируешь. Я хорошо знала, тебе этого не понять. И Франсуазе не приходится надеяться, что ты ей поможешь. Я ей это говорила. А она повторяла: «Ты ошибаешься, у Леа есть опыт. Она знает, что такое любовь». Я же ей говорила, что это не так, и о любви у тебя нет представления. А если ей нужен совет и помощь, ей надо обращаться к Камилле.

Страстность Лауры поразила Леа.

— Кроме Монтийяка, ты никого и ничего не любишь. Бедный Матиас это, наконец, понял. Вот почему он уехал.

— Оставь Матиаса в покое. Хорошо? Речь идет о Франсуазе и ее грязных интрижках с немцем!

— Я была уверена в том, что ты так скажешь! Ты просто молишься на своего генерала де Голля и террористов, которых он засылает из Лондона, чтобы разрушать телефонные линии, взрывать поезда и убивать ни в чем не повинных людей.

— Убивать ни в чем не повинных людей? Как только ты осмеливаешься называть ни в чем не повинным врага, который оккупирует нашу страну, обрекает ее на голод, ссылает ее граждан, убивает их. Не будь этих «неповинных», наша мать была бы жива, отец не потерял бы рассудка, дядя Адриан и Лоран не были бы вынуждены скрываться…

— Виноваты не они, а мятежники.

— Мятежники? Те, кто сражается ради чести Франции?

— Пустые слова, громкие пустые слова! Честь Франции воплощает маршал.

— Молчи. Ты просто невежественная дурочка. А твой маршал — сообщник Гитлера.

— Неправда. Он принес себя в дар Франции.

— Милый подарочек. В чем она нуждается, так это в хорошо оснащенной армии и в командующем, который хотел бы сражаться.

— Ты оскорбляешь старика!

— Ну и что? Разве старость может служить оправданием гнусного поведения? Напротив, нахожу ее отягчающим обстоятельством. Он использовал свой престиж героя 1914 года, чтобы люди не восставали против позорного перемирия.

— Без этого перемирия сотни тысяч людей погибли бы, как и наша мама, под бомбами.

Упомянув о маме, Лаура опять разрыдалась. Леа прижала ее голову к своему плечу.

— Может, ты и права. Сама не знаю, как бы поступила мама при таких обстоятельствах.