Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Семейные узы – это вовсе не признак общего взгляда на еврейский вопрос. Если мы говорим о высшем обществе – стоит вспомнить несколько политических антиподов: вышеупомянутые Бонч-Бруевичи, братья Маклаковы: Николай Алексеевич (1871-1918), министр внутренних дел и шеф жандармов, один из инициаторов, дела Бейлиса, и Василий Алексеевич (1869-1957), один из лидеров кадетской партии и защитник Менахема-Менделя Бейлиса; братья Красновы: Андрей Николаевич (1862-1912), ботаник-географ, путешественник, человек европейской культуры, либерал и филосемит, и Платон Николаевич (1866-1924), переводчик, критик, публицист, в общем человек левых убеждений, после революции остался в России и работал конторщиком на железной дороге, и третий брат – Петр Николаевич Краснов (1869-1947), генерал и писатель, германофил, в своих антисемитских романах перешедший все границы здравого смысла, человек, предавший родину и служивший нацистам. Как видим, водораздел по еврейскому вопросу шел и внутри семьи, где родные братья получали весьма схожее и даже гуманитарное образование (например, М.Д. Бонч-Бруевич имел и гражданское образование: он окончил Межевой институт). Видимо, это уже из области мистики.

О деле Мясоедова довольно подробно рассказал в своих воспоминаниях генерал Александр Александрович Самойло (1869-1963), филосемитские настроения которого были выражены очень ярко. В своих воспоминаниях он этого не скрывает. Он рассказывает о своей дружбе с артиллерийским подполковником Абрамовичем, по-видимому, крещеным евреем, который и просвещал его по еврейскому вопросу.

Высокообразованный Абрамович (он окончил Киевский университет и с отличием артиллерийское училище и академию, один из крупнейших специалистов по артиллерийскому делу,

высоко ценимый М.И. Драгомировым) возмущался национальной политикой России, разжиганием национальной розни, погромами и кровавыми наветами (дело Бейлиса).

Слова Абрамовича пали на благодатную почву: на всю жизнь Самойло остался филосемитом.

Генерал-майор русской армии Самойло (абсолютно независимо от Оскара Грузенберга) рассказал о подноготной дела Мясоедова, обвиняя непосредственно великого князя Николая Николаевича, собственноручно начертавшего на докладе военного прокурора о невиновности полковника Мясоедова: "А все-таки повесить!"105* Самойло рассказывает также о встрече с братом Мясоедова, и в этом рассказе всплывает эта история. Этот брат, тоже полковник дореволюционных времен и бывший профессор академии им. Фрунзе, был, естественно, арестован в 30-е годы и пребывал в лагере на Ухте. По авторитетному свидетельству, он отрицал всякую вину брата, считая его козлом отпущения за промахи высшего командования. В свое время вышел документальный роман польского писателя Иосифа Мацкевича "Дело полковника Мясоедова", посвященный реабилитации злосчастного жандарма106.

Стоит сказать пару слов и в адрес русского главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Кроме антисемитизма, которым страдали и другие Романовы, он отличался редкой ограниченностью и малообразованностью. Слово умнейшему и циничному С.Ю. Витте: "Другое лицо, которое во время моего министерства имело громадное влияние на государя, был великий князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила государя его августейшая супруга и которыми давно страдал великий князь Николай Николаевич.

Он был один из главных, если не главнейший, инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором, по-видимому, свихнулись в высших сферах… Сказать, что он был умалишенный – нельзя, что он был нормальный в обыкновенном смысле этого слова – тоже нельзя, но сказать, чтобы он был в здравом уме – тоже нельзя; он был тронут… К тому же великий князь по натуре человек довольно ограниченный и малокультурный"107. Во время мировой войны с Николаем Николаевичем произошел удивительный случай. При инспекции одного из корпусов главнокомандующий обратился с речью к солдатам.

Искренность и пафос произвели огромное впечатление на присутствующих. Едва речь была закончена, стоявший на правом фланге старик-барабанщик без всякой команды изо всех сил ударил в барабан. Раздалось громогласное "Ура!". Николай Николаевич со слезами на глазах бросился к барабанщику и расцеловал его. "Получилась трогательная картина". Вероятно, зная антисемитизм главковерха, один из присутствующих сообщил протопресвитеру Русской армии и флота о. Шавельскому, что великий князь "попался": барабанщик – еврей. Отец Шавельский решил проверить ситуацию и во время обеда заговорил об этом: "Какой удивительный барабанщик-старик! Как он ловко угадал момент и точно закончил Вашу речь! – Да, удивительно хорошо вышло! – сказал великий князь. – А вы знаете, ваше высочество? Ведь он еврей, – заметил я, вглядываясь, какое впечатление на великого князя произведут мои слова. – Ну так что из этого, ведь он давно служит в полку, – нервно ответил великий князь и сразу перевел разговор на другую тему"108.

*Подробно о деле Мясоедова можно прочесть в книге Михаила Хейфеца «Цареубийство в 1918 году», стр. 63-67, глава 16 «Казнь полковника Мясоедова»

Возвращаемся к военному министру России. "Было просто невероятно допустить мысль, что умный человек, считавшийся всегда одним из лучших офицеров генерального штаба, георгиевский кавалер, генерал-адъютант, военный министр – мог оказаться предателем родины… Многие считали, что обвинение Сухомлинова является позором не только для него, но и для России, которая могла дать такого министра"109.

Современники вспоминали в этой связи дело Верещагина, когда на потребу толпы в 1812 г. Ростопчин выдал безвинного человека110.

Спустя 50 лет К.Ф. Шацилло подвел итоги в статье «"Дело" полковника Мясоедова»111.

Вердикт истории как будто не подлежащий обжалованию: не виновен! К этому времени были открыты германские секретные документы и, увы, – ни Мясоедов, ни Сухомлинов не были шпионами. Однако в романе "У последней черты" (Наш современник. 1979. № 4-8) Валентин Пикуль вновь возвращается к обвинению в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова. Пикуль, безусловно, знал истину. Он, например, восхищался разведывательной деятельностью А.А. Самойло и вывел его в двух романах, но тем не менее настаивал на обвинении в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова112.

СЕМЬЯ ИГНАТЬЕВЫХ

Под стать филосемиту А.А. Самойло был и другой крупный офицер старой царской армии, граф Алексей Алексеевич Игнатьев (1877-1954), принадлежавший к тому же к одной из самых блестящих фамилий России. Необыкновенно интересная семья для нашего исследования. Княжна Мещерская, рассказом которой мы начали главу, приходилась теткой Алексею Алексеевичу, и она приводит никогда не публиковавшуюся речь генерала Игнатьева на похоронах актера Михоэлса проникнутую пиететом перед еврейским народом и творчеством великого актера. Но клан Игнатьевых огромный, и здесь были все – и антисемиты, и филосемиты. Так, отец Алексея Алексеевича, граф Алексей Павлович Игнатьев, крайний реакционер, в 1905 г. занимавший должность председателя особых совещаний по охране государственного порядка и по вопросам вероисповеданий, был убит эсерами в 1906 г. Он еще в бытность Иркутским генерал-губернатором (1885) способствовал прикреплению сибирских евреев к местам прописки – случай для Сибири уникальный113.

Дядя, граф Николай Павлович Игнатьев, в 1881-1882 г. занимал должность министра внутренних дел. Как раз во время погромов на юге России он выдвинул теорию "эксплуатации" евреями русского народа, приведшую к печальным последствиям: правительство не оказало никакой реальной, в том числе и денежной, помощи пострадавшим, как это обычно делалось раньше. Был запрещен Игнатьевым и публичный общественный сбор в пользу пострадавших. Ему принадлежит крылатое выражение, обращенное к евреям: "Западная граница для евреев открыта". Он же подготовил так называемые "временные правила" ограничения евреев в правах, что, по меткому выражению С.М. Дубнова, вело к "легальным погромам". Его антисемитская деятельность вызывала протест у мало-мальски мыслящих чиновников, вроде министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова (1827-1904), деда великого писателя, и министра финансов Н.Х. Бунге. Все без исключения современники, любых лагерей от крайне правых до левых (Е.М. Феоктистов, Е.А.

Перетц и др.), характеризуют Н.П. Игнатьева как патологического лжеца. П.А.

Зайончковский называет его Ноздревым и Мюнхаузеном – не лучшая черта для министра!114 Статс-секретарь Перетц 16 ноября 1882 г. пишет: "…Шувалов смотрит на еврейский вопрос вообще благоразумно, то из этого я вывожу, что Толстой, с своей стороны, не желает чуть не поголовного истребления евреев, как предлагал Игнатьев и как желали бы и теперь многие"115.