Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Гончаров, создавший бессмертный образ Обломова (на мой взгляд, визитная карточка России), познакомился с царственным поэтом в преклонном возрасте, ему было за семьдесят. По просьбе К.Р. он дал отзыв на его стихи. Рассматривая поэзию более широко, Гончаров считает "искренность" важнейшим фактором стихотворчества. Он не отрицает техники, более того, уверен, что следует пройти школу ученичества и, с этой точки зрения, переводы, которые выполнил К.Р., необходимы, чтобы "усвоить приемы и технику великих образцов, прежде нежели он начнет создавать сам…

Пишущих стихи – масса. Большая часть пишут подражательно с чужого голоса… Они не из себя добывают содержание для своей эоловой арфы, а с ветра, лишь бы вышли стихи…" Далее идет грозная филиппика против группы поэтов, объединенных по известному принципу: "Есть еще у нас (да и везде – кажется – во всех литературах) целая фаланга стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих обо всем, о чем угодно, что потребуется, что им закажут. Это – разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские, Мережковские и прочие…" (фамилии выделены самим Гончаровым. – С. Д.).

Представляю себе, как был удивлен Дмитрий Сергеевич Мережковский, дворянин, отец которого занимал видный пост в дворцовом ведомстве, внук героя войны 1812 г, имеющий пращура из малороссийской старшины – Федора Мережки обнаружив себя в списке поэтов, подобранных по звуковому – "неблагозвучному" принципу. "Звук имеет большое значение для национального чувства. Москва недаром старалась подвести народ к одному фонетическому знаменателю"98. Кажется, здесь кроется русский вариант происхождения устойчивого сочетания – "малый народ". Но Иван Александрович продолжает: "Оттого эти поэты пишут стихи обо всем, но пишут равнодушно, хотя часто и с блеском, следовательно неискренно. Вон один из них написал даже какую-то поэму о Христе, о Голгофе, о страданиях спасителя. Вышло мрачно, картинно, эффектно, но бездушно, не искренно. Как бы они блестяще ни писали, никогда не удастся им даже подойти близко и подделаться к таким искренним, задушевным поэтам, как, например, Полонский, Майков, Фет, или из новых русских поэтов – граф Кутузов"99. Что для Гончарова "неблагозвучные" поэты были неискренни – это понятно. Но младший современник Ивана Александровича почти дословно процитировал вышеозначенных и откровенно обозначил их национальную принадлежность. Удивительно, что совпадение стопроцентное, включая "невинного" Мережковского:

В те дни, когда поэтов тристаВ отчизне народились вдруг;Когда в журналах голосистоСтонали Надсон, Минский, Фруг… …Когда в стихах жаргон жидовскийСтал заглушать родной язык, –В те дни и ты возник,Питомец Феба, Мережковский,И принялся ссыпать стихи

В лабаз лирической трухи. (В.П. Буренин) Прошли годы и десятилетия. В серии "ЖЗЛ" вышла книга Ю. Лощица о Гончарове, где, само собой разумеется, процитированы приведенные выше строки из письма писателя к великому князю. Книга заканчивается следующей цитатой из письма Гончарова: "Только пережитые самим писателем горькие опыты помогают глубоко видеть, наблюдать и писать чужую жизнь в ее психических и драматических процессах. Вас от горьких, потрясающих опытов охраняют пока юные годы, а всего более высокое, огражденное, обеспеченное и исключительное положение. Может быть – они и настанут когда-нибудь, а лучше бы не наставали никогда". И далее: «К.Р.. умер в 1915 году. Его тихой интимной лирики так и не коснулось никогда дыхание великих бурь и "горьких, потрясающих опытов"»100.

Увы, это неправда – преждевременная смерть К.Р. как раз и была вызвана "горьким, потрясающим опытом" – шла мировая война, и у великого князя на фронте было 5 сыновей и зять. Сын Олег Константинович и зять, князь Константин Александрович Багратион-Мухранский, погибли. Последняя утрата "доконала" К.Р. Багратион погиб 19 мая под Львовом, через две недели не стало творца "Царя Иудейского". "Живя в кровавой и воспаленной атмосфере совершающейся великой бойни культурных народов, люди страдают не только тем, что творится, но и тем, что им приходит на ум"101. 2 июня 1915 г. К.Р. скончался в Павловском дворце.

Если мы говорим о царской семье, о ее отношении к своим подданным иудейского вероисповедания, то следует вспомнить и главнокомандующего русскими войсками великого князя Николая Николаевича, запятнавшего свое имя неслыханными преступлениями против евреев в прифронтовой полосе. Тотальное выселение, погромы, зверские насилия над мирным населением, обвинения в шпионаже и немедленный расстрел ни в чем не повинных людей – все это стало нормой. Существует обширная литература на данную тему и издание литературного сборника "Щит", предпринятое Леонидом Андреевым, Максимом Горьким и Федором Сологубом, спасает честь русской интеллигенции.

Коснемся малоизвестного факта: обвинение военного министра России генерал-адъютанта В.А. Сухомлинова и жандармского полковника С.Н. Мясоедова в немецком шпионаже. К этому делу приложил руку великий князь Николай Николаевич, желавший вину за разгром русских армий свалить на военного министра. Кроме того, к этому примешался антисемитизм, ибо по стечению обстоятельств жены Сухомлинова и Мясоедова были крещеными еврейками. В стране, терпевшей поражение за поражением, обуреваемой жаждой найти виновного, правительство и оппозиция (жандарм Мясоедов!) нашли общий язык – полковник был повешен, а военного министра спасла революция.

Интересная деталь – командующий Юго-Западным фронтом генерал-адъютант Николай Иудович Иванов отказался утвердить приговор. На исполнении настоял великий князь: невинный человек был казнен102.

Уместно рассказать здесь и о начальнике штаба Северного фронта генерал-майоре Михаиле Дмитриевиче Бонч-Бруевиче (1870-1956), который, по сути дела, и инспирировал обвинение Мясоедова. Он был жестоким, грубым человеком и кроме того – ненавистником евреев. Хотя в своих воспоминаниях он рассказывает, как остановил расправу над несчастными беженцами, обвиненными казаками в шпионаже: «Когда я подъехал к особнячку, около него, окруженные подвыпившими казаками, толпились испуганные евреи, вероятно хасиды, судя по бородатым лицам, люстриновым долгополым сюртукам и необычной формы "гамашам" поверх белых нитяных чулок. Было их человек двадцать.

– Кто это? – спросил я, подозвав к себе казачьего урядника.

– Так что, вашскородие, шпиёны!…

– Как же они шпионили? – все еще ничего не понимая, заинтересовался я.

– Так что, вашскородь, провода они резали. От телефону, – сказал казак. На ногах он стоял не очень твердо, потное лицо его лоснилось.

– А ты видел, как они резали? – уже сердито спросил я.

Как ни мало я был в Галиции, до меня дошли уже рассказы о бесчинствах казаков в еврейских местечках и городишках. Под предлогом борьбы с вездесущими якобы шпионами казаки занялись самым беззастенчивым мародерством и, чтобы хоть как-то оправдать его, пригоняли в ближайший штаб насмерть перепуганных евреев.

Я видел, как страшно живет эта еврейская беднота, переполнявшая местечки с не мощеными, пыльными до невероятия улочками и переулками, загаженной базарной площадью и ветхой синагогой, сколоченной из источенных короедом, почерневших от времени плах. На эту ужасающую, из поколения в поколение переходящую нищету было как-то совестно глядеть.

– Оно, конечно, самолично не видывал, – ответил урядник, – так ведь казаки гуторят, что видели. Да они, жиды, все против царя идут. Хоть наши, хоть здешние, – привел он самый убедительный свой довод…

Пока я говорил с урядником, задержанные казаками евреи, прорвав кольцо пьяного конвоя, устремились к моему автомобилю. Все еще трясущиеся, с белыми как мел лицами, они, перебивая друг друга и безбожно коверкая русский язык, начали с жаром жаловаться на учиненные казаками бесчинства.

Я приказал казакам распустить задержанных евреев по домам и долго еще слышал их благодарный гомон за окнами моего управления»103. В этом рассказе есть все: социология, жизненная правда, опереточные евреи с сочувствием, но… это было написано гораздо позже, а в 1915 г., о котором мы ведем речь, несмотря на письмо в его защиту родного брата, Владимира Дмитриевича (1873-1955), известного большевика и ученого, специалиста по истории религии, юдофила, которого мы неоднократно цитировали, генерал-майор в неистовстве кричал: "Подумайте… каждый день приговаривают к смерти – и ничего: никто не пошевелится. А тут, в кои веки попался жид, сейчас прискакал на фронт жидовский батька. Понятно, жидовская солидарность. Но мы-то хороши: не устояли, размякли"104. А позже он писал об образцовом российском солдате, твердо усвоившим, что "враг внешний – это австрияк, немец и германец, а враг внутренний – жиды, скубенты и евреи" – милая пропагандистская тавтология, но безусловно дающая результаты.