Там, где мы служили... - Олег Верещагин

Черноволосый отошёл к стене. С интересом, склонив голову к плечу, посмотрел на Витьку. С ног до головы. С головы до ног. Спросил:

— А ты сам не боишься боли? Не боишься смерти? — хлопнул себя по лбу: — Э, может быть, ты в бога веришь в какого-нибудь — я слышал, остались ещё такие чудаки… И ты думаешь, что там, после неё, что-то есть? Я тебя разочарую — ничего там нет. Всё. Конец. Даже ада нет.

Витька помотал головой.

— Не в этом дело… Просто… я же вам говорю — я давал клятву. Чего я боюсь, чего не боюсь, боль или смерть — это всё не важно. И кто вы — не важно. Я не могу нарушать клятву.

— Да почему?! — досадливо бросил черноволосый.

— Да потому, что тогда это буду уже не я, — просто пожал плечами Витька.

— Глупости, глупости! — поморщился атлет.

— Вы можете думать, что хотите и говорить, что хотите. И даже делать, что хотите. Может быть, вам даже удастся меня сломать. Но тогда я точно буду уже вам бесполезен. Всё просто.

— И никаких сомнений? — тихо спросил Некто. Сатана. Вполне реальный, как реальны были сожравшие Солнце багровые тучи Безвременья. Ну… это так думали ослабевшие и отчаявшиеся, что — сожравшие. А на самом деле — всего лишь пленившие. И Солнце — оно вернулось. Потому что не все отчаялись. Не все опустили руки. Не все согласились умереть или превратиться в нелюдь.

Витька стал прямей.

— А в чём тут сомневаться? — искренне удивился он. — Меня родили отец и мать. У меня серые глаза. Мой родной язык русский, и по весне на дубе распускаются зелёные листья. Если вы не способны понимать очевидных вещей, то вы просто глупы.

— Я глуп? — голос по-прежнему был тихим. Смешно, но Витька ощутил некую неловкость, словно в споре грубо задел человека. — Мда. Неужели в тебе настолько глубоко пустила корни вся та чушь, которой тебя учили?

— Я не понимаю, о чём вы, — признался Витька. — Но меня на самом деле учили, сколько я себя помню, учили все вокруг, что данное слово надо держать. А прежде чем давать — хорошенько подумать. И лучше молчать, если есть хоть какие-то сомнения — сможешь ли ты его сдержать. Я доброволец. И я дал слово.

— А если бы я смог показать тебе… убедить тебя, что твои лидеры — лгут? — голос был вкрадчив, и Витьку прошиб пот. На миг он ясно представил себе: всё ложь. Всё вокруг. Вся его жизнь. Чудовищная, огромная, бесконечная и бездонная ложь. Наверное, на его лице ясно читались его ощущения, потому что Некто чуть прищурился. Это был прищур сытого довольного кота, и Витька встряхнулся. Не может быть таких глаз у того, кто искренне хочет помочь другому в его заблуждениях!

От облегчения при этой мысли — пошатнуло. Но повторять своих мыслей вслух Витька не стал. Он спокойно ответил:

— Это тоже всё равно. Клятва есть клятва. Как говорит один мой… друг — «еs muss was Lediges in der Deich».[60]

— Оооооо… — почти театральным жестом атлет прикрыл глаза ладонью.

И в этот миг Витька метнулся к столу, на котором лежал его пистолет.

5

Подняв руку, Витька коснулся пальцами того места на голове, где пульсировала боль — и, закричав, окончательно пришёл в себя. Справа над виском волосы слиплись в сосульку, голова была рассечена до кости. Болели рёбра, почки, саднило губы, ломило в паху, горела спина. Он не помнил точно — но, похоже, его били всё то время, что волокли в камеру.

А он находился именно в камере — гладкие белые стены, пол, потолок, дверь без намёка на ручку. Под потолком — решётка из толстых деревянных прутьев. Мелкоячеистая, утилитарная. Белый пол был заляпан кровью, и Витька понял, что его били ещё и здесь, а он катался по полу. Помнить этого он не помнил… да и к лучшему.

Юноша сел и внимательно, постанывая сквозь зубы, осмотрел себя. Похоже, ничего сильно не повреждено, да и кровь не столько налита, сколько размазана. Оп. А медальон-то цел… не посмели сдёрнуть, что ли? Витька улыбнулся и вскрикнул — подсохшие губы лопнули в нескольких местах, брызнула кровь. Вспомилось, как выстрелы — быстрые, слившиеся в очередь — отшвырнули черноволосого атлета к стене, как он с изумлением на красивом лице завалился на пол… Может, он никакой не… не этот? Не кто он говорил? И Витьке удалось его убить?

Хорошо бы… но — вряд ли. Похоже, тут и правда обосновалась Тварь. Как… как остаток тьмы Безвременья, пытающийся задержаться, зацепиться за мир. И вряд ли у Витьки хватит сил — покончить с ним. Сообщить бы, кому нужно… но, видимо, и выбраться отсюда уже не удастся.

За окном было светло — начинался новый день. Всю ночь провалялся без сознания… Теперь придётся ждать темноты, а пока — пока отдохнуть. Заставить себя отдохнуть. Лишь бы за ним днём не пришли… И лучше не думать, куда и как его тут могут… приспособить. А то можно рехнуться. Запросто.

С трудмо поднявшись, Витька подошёл к окну, в которое вполне мог заглянуть. Там не было видно ничего, не получалось поглядеть нормально — и от этой невозможности его вдруг охватило отчаянье. Он сел под окном и долго сидел, уткнувшись лбом в сложенные на коленях руки. Не хотелось двигаться, не хотелось думать. Он в чужом, совсем чужом краю, во власти существа, о котором и думать неохота, потому что на ум лезет сплошной ужас. Куда бежать, как бежать? И даже если он выберется из этой камеры — без оружия, без одежды… сто километров по враждебной чужой земле? Нелепость. Он умрёт тут, умрёт в мучениях, и никто, и никогда никто не узнает, как он погиб… или…

Было, наверное, не меньше двух часов дня, когда юноша слабо шевельнулся. За это время появились ёмкости с водой и какой-то серой кашей — Витька не притронулся к ним, скручивало желудок и стягивало горло. Вместо этого он поднялся, постучал по левой стене, пошатал её…

…и она съехала влево.

Съехала бесшумно и плавно. Он-то просто хотел простучать стену — и теперь отшатнулся почти в испуге.

Впрочем, за сдвижной стеной была всё та же решётка. Вернув стену на место, Витька перешёл к правой стене. Она отодвинулась так же легко, открыв вновь решётку… и камеру. Точно такую же, как слева, точно такую же, как камера самого Витьки. С одной-единственной разницей.

В ней лежал человек.

Сперва-то Витька просто-напросто не поверил своим глазам. В изумлении он разглядывал белого юношу примерно одних с собой лет, только жутко грязного. Он спал на боку (или лежал без сознания?), подтянув колени к животу и спрятав ладони между них. Длиннющие волосы — видимо, каштановые, не понять сейчас — спутанной массой лежали на полу, плечах, шее, груди, но само лицо, повёрнутое к Витьке, оставалось свободным. Витька видел, что парень красив, как гиперборей с росписей Карелии — только губы совсем чёрные, да вокруг глаз лежат тёмные полукружья.

Очевидно, сосед всё-таки спал. Потому что ощутил — на него смотрят и проснулся, как зверь, сразу открыв глаза. Потом сел и тускло, безразлично произнёс по-английски, глядя в пол:

— Я не буду с вами говорить…

— Да?! — из Витьки пузырьками в газировке рвалось вообще-то не слишком уместное веселье — тут всё-таки был явно свой, целый, живой, не чокнутый от одиночества и ужаса! — Жаааль… а я-то настроен поговорить… — тщательно подбирая разбегающиеся слова чужого — и такого родного здесь! — языка, сказал он.

Парень изумлённо уставился на Витьку, широко раскрыв глаза. Медленно переместился на коленки, подполз на них к решётке. Открыл рот. Губы его заплясали, не пытаясь даже справиться с этой дрожью, он протянул руки сквозь решётку и выдохнул:

— Наш.

По щекам его хлынули слёзы.

По лесу запах сладкий от бесчисленных строек,Разносит ветер приторный яд.А мы стоим поодаль, наблюдаем. Нас трое;Нас трое — Ганзель, Гретель и я.И вроде — что нам делать среди ведьминых логов,С которых льются сахар и мёд?Да только нету крошек на окрестных дорогах,И нас никто отсюда не ждёт.Домишки из сластей — что разноцветные маски,Отравлен пряник и леденец.А нам немного нужно: продолжение сказкиИ сказочный счастливый конец,И если не дорога, то хотя бы дорожка,Которая бы нас привелаОт пряничных избушек с леденцовым окошкомК домам из кирпича и стекла.Когда сухие ветки вовсе небо закроютИ высохнут от яда цветы,Вы будете стоять, и вас опять будет трое —Два самых верных друга — и ты.И если вы дойдёте до ближайшей дороги,Не доверяя ведьмам и снам —Найдите наши камушки-следы, и в итогеВы выйдете по этим следам.Что ещё вам сказать на избитую тему?Что вам спеть? Говорите, спою!Только тот, кто выходит за рамки системы,Побеждает в жестоком бою!Те, кто долгую жизнь проживает без риска —Не хвалитесь, что вам повезло!Только тот, кто отныне не значится в списках,Побеждает жестокое зло!

— Значит, ты сын Арвида Крэйна.