Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947 - Гельмут Бон

Начальник разрешил нам самим выбрать себе повара. Он спросил нас, когда мы хотели бы получать хлеб — в обед или вечером.

Как мы позже узнали, наш начальник был ссыльным. Прежде чем получить в свое распоряжение военнопленных, он работал с арестованными и осужденными русскими. Уже пятнадцать лет.

Он жил вместе с нами в большой землянке. С помощью деревянной перегородки он отгородил себе небольшой закуток размером с курятник. Сквозь щели в перегородке можно было наблюдать, как он гасил керосиновую лампу или как его жена сидела рядом с ним и плакала.

С тех пор, как мы оказались в лесу, мы сами стали лучше ладить между собой. В школе мы не проявляли никакого человеческого интереса друг к другу. Здесь же мы смотрели собеседнику в лицо, когда разговаривали друг с другом. Мы рассказывали о прежней жизни, о доме и о том, чему мы радовались. В лесу мы снова стали настоящими людьми.

Конечно, не обходилось и без трений. Но мы быстро улаживали все споры, так как, в принципе, делали общее, полезное дело.

Мы быстро поняли, как надо валить деревья, чтобы выполнить установленную норму. Начальник был чаще всего доволен нашей работой.

И только Юпп, который тогда ждал нас у ворот, только этот человек с самого начала вызывал у нас отвращение.

Юпп был курсантом. Это значит, что он ходил в антифашистскую школу, но был признан слишком недалеким, чтобы после окончания школы его можно было направить активистом в какой-нибудь лагерь для военнопленных. После приведения к присяге его стыдливо сплавили в лес, где он, как конвоир, должен был следить за тем, чтобы никто из заключенных не сбежал.

— Ты вообще не имеешь никакого права нам приказывать! — заявили мы ему, когда как-то раз он попытался командовать нами.

Вначале он пытался уверить нас в том, что ему, как конвоиру, положен специальный паек.

— Прекрасно! — ответили мы ему. — Мы наведем об этом справки! Мы ведь не глупые пленные, которые безропотно позволят тебе жрать наши пайки!

Он находил особую радость в том, что выступал перед нами с докладами, когда на улице было слишком холодно, чтобы работать.

— Эй, ты, заткнись! — доносилось с нар.

Тогда он чувствовал, что задета его честь курсанта.

— Радуйтесь, что о вас проявляют заботу и просвещают!

Он читал нам вслух статьи о положении женщин в Советском Союзе.

— Да это нас совсем не интересует! — крикнул кто-то.

— Кто это сказал?! — ехидно прокричал Юпп.

Разумеется, никто не признался в этом.

Юпп продолжил чтение. Это было просто ужасно. Но когда он стал давать свои комментарии к прочитанному, нам снова стало весело.

— Как обстоит дело с положением женщин в капиталистических государствах? — сказал он. — Будем откровенны: когда папаша колотил свою старуху, никого это не волновало! Но почему папаша избивал свою старуху? Потому что капитализм эксплуатирует отца семейства!

— Позволь! — включился в разговор один из нас. — Если ты раньше избивал свою жену, то это твое дело. Но я не думаю, что здесь, кроме тебя, есть еще хоть один человек, который поднимал руку на свою жену!

Юпп считал, что большинство из нас были фашистами!

— Только одному черту известно, сколько военных преступников скрывается среди вас! Но и на вас управа найдется! Вы еще попляшете! — грозил нам Юпп.

— Ого! — орали мы. — Нас пока еще не исключили из школы. Берегись, а не то мы проучим тебя, и ты сразу поймешь, кто мы такие!

В темноте Юпп не решался пойти даже в уборную.

И работа в первое время была не такой уж трудной.

Наш начальник становился перед лесом и вытягивал вперед широко разведенные руки. Как генерал, который задает своим войскам общее направление наступления.

— Хорошо! — говорили мы. Затем разбивались на тройки и шли в атаку на полосе шириной около двадцати пяти метров.

Когда нам попадались достаточно высокие деревья, мы спиливали их. Сосны, березы и изредка ольха.

Все в беспорядке летело на снег. Пока нам было поручено только валить деревья. Обрубать сучья и укладывать стволы в штабеля планировали только после 1 января.

Возможно, к тому времени мы снова вернемся в школу!

— Ты веришь в это? — спрашивали реалисты.

Может быть, Ларсену удастся отстоять свое мнение на коллегии преподавателей, и меня одного отзовут назад.

В эти последние декабрьские дни выпало очень много снега. Перед нами широким фронтом раскинулся лес, из которого наши тройки ежедневно вырубали от пятидесяти до восьмидесяти деревьев.

Срубленные деревья громоздились позади нас, образуя настоящие горы. Кроны заметало снегом, покрывало льдом.

— Будем надеяться, что нам не придется убирать здесь! — говорили мы.

Отличным делом был костер, который для обогрева разводили соседние две или три тройки. Каждый день мы переносили кострище все глубже и глубже в лес. Мы собирали еловые ветки, сносили их к костру и усаживались на них. Из-за того что мы не знали, как долго мог продлиться перерыв, все наслаждались каждой свободной минутой. Без спешки и без предвкушения радости.

— Никого не видно?

— Нет!

— Тогда мы можем еще посидеть!

— По какой же причине они могли отказать нам в приеме в школу? — постоянно задавались мы таким вопросом.

Это была тема наших разговоров номер один.

Большинство из семидесяти человек, входивших в нашу группу, были из Западной Германии. Не поэтому ли они в школе не придавали нам большого значения? Ведь, когда нас отпустят, мы попадем не к русским в восточную часть Германии, а в зоны оккупации американцев, англичан и французов.

— Но Франц из Берлина и Эдди тоже!

Некоторые были родом из Силезии. Лишь немногие были непосредственно из восточной зоны.

— Давайте посмотрим, кто мы по профессии! — решаем мы.

Возможно, это поможет нам найти объяснение.

Уроженец Дюссельдорфа, владелец гостиницы. «Ну, конечно, имущий класс!»

Из трех офицеров только один является кадровым военным. «Если ты кадровый офицер, то тебе придется как следует постараться, чтобы тебе поверили, что теперь ты против германского милитаризма!»

Второй офицер сын владельца фабрики. «Это ясный случай!»

Третий офицер служил в военно-строительной организации Тодта. Он по профессии инженер-строитель.

Но вот кандидатуру музыканта они никак не могли отклонить из-за его профессии! А тем более простого кузнеца!

И тот, кто всю свою сознательную жизнь был работником у зажиточного крестьянина, действительно никак не мог быть причислен к буржуазии или к крупным землевладельцам!

Но поскольку был канун Рождества, у всех у нас было хорошее настроение. Трезво оценивая свое положение, мы, конечно, говорили друг другу, что ничего хорошего не произойдет. Но у каждого в душе еще оставались детские воспоминания: подождите, вот наступит Рождество!

Возможно, они заберут вас отсюда назад в школу!

Сегодня Рождественский сочельник!

На дворе еще царит непроглядная ночь, когда мы рано утром снимаем со стены пилы и топоры.

Как всегда, кто-то опять перепутал все пилы! Но я не могу допустить, чтобы кто-то другой взял нашу хорошую пилу, которую мы только вчера отдавали на развод зубьев!

Не успев отойти и на двести метров от нашей землянки, мы выстраиваемся на своем рабочем месте.

— Давайте побыстрее, чтобы у нас не успели замерзнуть ноги!

Начальник проводит перекличку, все ли на месте.

— Повар! — кричит Юпп.

Вместо того чтобы крикнуть по-немецки «кох», во время переклички Юпп всегда кричит по-русски «повар». В это время повар уже разогревает котлы в почерневшей от дыма летней кухне.

— Хир! — ответил по-немецки во время первой переклички наш повар, как знак того, что он не сбежал.

Но Юпп тотчас призвал его к порядку:

— Надо отвечать по-русски «здесь», а не «хир» по-немецки!

Перед Рождественским сочельником Юпп еще говорит:

— Сегодня заканчиваем пораньше, уже в четыре часа конец работе!

Он стоит перед строем с самодовольным видом, словно какой-нибудь фельдфебель.

Еще даже не совсем рассвело, когда начинают падать первые деревья. Десять групп по три человека в каждой углубляются в лес с нашей стороны выделенной под вырубку делянки. Каждая группа работает на участке шириной около двадцати пяти метров.

Когда солнце поднимается над дымкой, которая висит над этой болотистой местностью, в небе раздается рев мотора почтового самолета из Москвы, который пролетает над нами.

И сегодня, как и в любое другое утро, он пролетает точно по расписанию.

Его крылья сверкают на солнце. Мы позволяем себе на минутку оторваться от работы. Мы каждое утро с тоской смотрим на самолет. Вот ведь какое дело: где-то там, далеко, есть мир, в котором люди пишут друг другу письма, которые доставляются почтовым самолетом.