«Крокодил» - Коллектив авторов

* * * Не будь так безмятежно груб и важен. Забудь замашки прежние свои, А то тебе мы сказочку расскажем. Как муравьеда съели муравьи. * * * В сердце столько наледи. Что не выйдешь на люди. * * * В сотый раз переиздав Строчек вымученных тыщу. Он свернулся, как удав, Переваривая пищу. * * * В громкой славе иль в тихой безвестности Я скажу, когда весь догорю дотла, Что жизнь моя, черт побери, прошла По сильно пересеченной местности. ГОРОД ПРОЛЕТАЙСК И такие города бывают — Неизвестна людям их душа. Этот город просто пролетают, По делам ответственным спеша. В нем садятся с посвистом гремучим. Может быть, всего на полчаса. Просто чтоб заправиться горючим И опять умчаться в небеса. И смеются люди в небе майском И в январском, что под их крылом Город называют Пролетайском — Не Хабаровском и не Орлом. А что он бывает хлебосолом. Разве угадаешь в вышине? А какой он ладный да веселый, Да какой зеленый по весне… А какие зреют в нем невесты — С трепетной, загадочной душой… Может, в мире нет такого места. Как вот этот город небольшой. …Что ж, еще немного помотайся, Ладно уж, скажу тебе, крепыш, — Приземлись однажды в Пролетайске, Больше никуда не полетишь. * * * Кемарили люди, храпели басом. Ловили след уходящей зари. И вдруг в самолете запахло мясом — Не курицей, черт побери! Проснулись бабушки и студенты — Запах красноречивее слов. Понимаешь, мы летим из Ташкента, И стюардессы разносят плов. * * * Он год в моих дружках ходил. Мне улыбался и кадил. Пока ему я нужен был! Потом меня он обходил. И вдруг успех его забыл. И вот он вновь ко мне прилез, А мы с Тайгой — тихонько в лес. У моего дружка Тайги Четыре тоненьких ноги, Большие уши, мокрый нос И сердце верное до слез.

Зиновий Паперный

ЗАЛЕЗАЯ В ДУШУ…

Особая разновидность литштампов — эссеизмы. Под «эссе» подразумевают стиль вольный, привольный, порой фривольный и всегда — лирически растрепанный. С годами он треплется все больше и больше, становясь уже просто невыносимо задушевным Интиму в эссе — навалом. В каждом литературно-критическом жанре это проявляется по-своему.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Начнем с писательского портрета. Еще не очень давно он вполне мог выглядеть так:

«Писатель Имя-Речкин родился тогда-то. Его родители — такие-то. После школы поступил туда-то, оттуда его послали туда-то. Печататься начал тогда-то. В общем, то-то, того-то, туда-то, тогда-то».

Если портретируемый писатель — в преклонных годах, то, в каком бы состоянии он практически ни находился, следовало обязательно отметить, что именно сейчас он молод, бодр и свеж как никогда, полон неслыханных творческих возможностей, у него все впереди.

Это кажется уже старомодным. Писательский портрет сейчас выдерживают в иных тонах:

«Не помню, кто сказал: чтобы разгадать душу писателя — надо побывать у него па родине. Вот и село Нижние Котлы, где прошло босое (вариант — голоногое) детство Василия Имя-Речкина. (Примечание: при описании детства хорошо идет деталь — цыпки на ногах. Это — верняк.) Я назвал Василия — Василием, но для меня он Васютка, Васятка. Василек если хотите, даже Васек. Я пришел в его село в тот неповторимый час, когда уже рассвело, но еще не начинает смеркаться. На душе было сторожко и неторопко, хрупко и хрустко.

И вот мы сидим с Васьком на крылечке (на пеньке, на облучке, на завалинке). Он легко расправляет могутные свои плечишки и выталкивает — на полном выдохе, с азартом, нахрапом, от всего своего щедрого сердца:

— Эх!

Немало слыхивал я и «ахов», и «охов», и «ухов», общаясь с братьями писателями, но такого знойкого, бередящего и опаляющего душу «эх» не слышал никогда и нигде».

По-другому проявляется интим-эссе со слезой в жанре критической рецензии. Раньше ее нередко писали так:

«В таком-то номере такого-то журнала за такой-то год опубликована повесть такого-то… В центре повествования… Основной конфликт… С одной стороны… С другой стороны… Главная идея исчерпывающе высказана главным героем… Метко сказано…»

Кто теперь так пишет? Разве что литературные мастодонты и динозавры. Сейчас все больше норовят творить в манере эмоционально взбитой, душевно всклокоченной и взбаламученной. Манеру эту можно назвать дамской. Но речь идет далеко не только об одних дамах-критикессах. В век бурной эмансипации женщин происходит широкое распространение дамского стиля, его влияние на мужскую часть пишущих. Если в жизни женщины переняли у мужчин брюки, то в литературной критике многие мужчины тянутся ко всякого рода литюбочкам, оборочкам, фестончикам и прочим кружавчикам.

Вот образец дамской (в широком смысле) манеры рецензирования:

«Я живу у метро «Электрозаводская». Место тихое, нелюдимое, уединенное. Разве что грохочут поезда, тарахтят грузовики, шумят автобусы, шебуршат троллейбусы. Рядом — киоск «Союзпечати». Милая такая, уютная киоскерша с круглым, доверчиво открытым лицом. На днях, торопясь в метро, я увидела: лицо у киоскерши светилось изнутри. Вся она выглядела по-хорошему взбудораженной.

— Что с вами?

Вместо ответа она протянула мне очередную книжку очередного журнала. Я сунула в сумку и тут же о ней забыла. Но вдруг какой-то глухой внутренний толчок заставил меня потянуться к журналу. Я раскрыла наугад — повесть!.. Что было дальше — не помню. Я бродила по оврагам и чащобам вместе с героями, жила с ними одной жизнью, вместе с ними росла, зрела, мужала, наливалась соками, творчески колосилась, вместе с ними я… (дальше — по ходу сюжета)».

Прежде рецензии нередко заканчивались словами:

«Все сказанное дает полное основание для вывода о том, что рецензируемая повесть представляет собой новый шаг (крупный вклад, большой успех, немалое достижение, бесспорную удачу, творческую победу — кому что нравится)».

А в наши дни?

«Я закрыла книжку, закрыла глаза. И мне как-то до боли блаженно подумалось о писателе: одним верным другом у меня стало больше…»