Решала - Владимир Геннадьевич Поселягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А всё битое железо постепенно вывозили на переплавку. Свой танк я отстоял, сказал, памятник сделаю. Краном вернул на место башню, долго зачищал броню и заново её красил: вернул цвет хаки и красную звезду на башню. Вернул танку и имя – «Беспощадный». Пока танк стоял у нас на подворье, я его трактором туда отбуксировал. Многие станичники приходили, гладили броню.
Где бы сделать постамент и установить его в качестве памятника? Может, новой школе подарить? Её как раз хотели моим именем назвать. Правда, я возмущался – называют после смерти, а я ещё живой, – но как-то не слушали.
Вот такая жизнь была у нас в станице. Хотя и без этого есть что рассказать. Батя в порядке, служит, осенью сорок второго их дивизион перекинули под Сталинград, он участвовал в боях за город. Сейчас (а стоял август) он где-то в Польше, и уже сержант.
Георгия ранило осенью сорок второго: их аэродром бомбили, и осколок прилетел ему в бок. Хорошо, что на излёте поймал, но несколько рёбер поломало, и брат три месяца пролежал в госпитале. После госпиталя подал заявление на обучение на командира и поступил в школу младших лейтенантов. Закончил за три месяца и командует взводом аэродромной охраны. И у брата, и у отца есть награды.
Раиса сейчас у нас дома, в Геленджике. Залетела от своего корреспондента, а он её бросил: типа «извини, это не любовь, а страсть, мне твои сиськи понравились». Приехала к нам домой, а там Айболит, три дня как привезли. Весь израненный и парализованный, неходячий, военный инвалид. Раису он простил, не разбежались. Летом сорок третьего она родила сынишку, сейчас работает санитаркой в госпитале.
Осенью сорок второго, когда шли страшные бои за Кавказ, меня довольно длинным наземным маршрутом, в обход зоны боевых действий, вывезли в Москву, где и наградили орденом Ленина. Героя, видимо, не заработал. Орден третьей серии, без колодки, как и «Красная Звезда», на болт прикручивался. Ездили с матерью, выступавшей моим представителем. Поблагодарили маму героического сына и тем же путём вернули нас обратно. Не любят там казачество.
Вот так я и жил. Учился и помогал землякам. Голодно было переживать зиму сорок третьего. Да, здесь работали рыбаки на лодках, некоторые старики и молодёжь шли к ним подработать, но всё равно было голодно. Так что за ту зиму у меня почти тридцать тонн припасов ушло. Матери выдавал, а она распределяла. Власти, которые халяву мигом чуют, решили было наложить лапу, но я костьми лёг, и ничего не ушло мимо. Пусть учатся сами добывать.
А летом сорок третьего, когда место в Хранилище подосвободилось, я всё же слетал в немецкий тыл, где с железнодорожной платформы увёл новенький «тигр», а остальные девять взорвал. Поискав по немецким тылам, нашёл знакомый танк с башней-гайкой. Это была наша «тридцатьчетвёрка», попавшая в руки к немцам во время Курской битвы. Они её уже перекрасить успели и свои тактические знаки намалевать. Перекрашивать не буду, так оставлю, на память.
Там же я взял и запас снарядов к обоим танкам. А так как место ещё оставалось, приметив у немцев автокран, забрал и его. Это был наш «Январец», кран с решётчатой стрелой на базе ЗИС-6, во вполне неплохом состоянии. Впрочем, сейчас крана в Хранилище уже не было: именно его председатель, взяв на недельку, не вернул. Скотина. Я найду, чем возместить эту технику, просто с председателя и с колхоза пока ничего не возьмёшь: бедно всё.
Как видите, эти два года прошли без особых приключений. На самом деле вскоре мы с Настей были даже рады сбежать из Геленджика. Дом наш не в центре, но бывало, рядом ложились авиабомбы. Дом трижды был отремонтирован, один раз капитально, а уж сколько раз стекла в окнах меняли…
Но это всё пережить можно, а вот склоки Раисы с мужем – то ещё развлечение. Я решил этот дом Раисе подарить, а нам купить новый, побольше, в другом месте, тем более бомбёжек давно не было. Стройка в городе неспешно, но шла, подобрать что-нибудь для покупки, в принципе, можно. Или купить землю и самим начать строить.
Мы уже собрали урожай. Погреб я восстановил, спуск в него был из сарая. Есть пять кур с петухом на развод да корова, которую мы гоняем то в Геленджик, то обратно. Старая уже бурёнка, нужно новую. Телёнок есть, но это бычок, на мясо. Да и того председатель уже описал, и полтуши придётся сдать государству.
Через неделю мы едем обратно в Геленджик. Матушка разрывалась: и хозяйство оставлять нельзя, пограбят же всё, замки не остановят, соседи за всем не присмотрят, и нас одних на год бросать не хочет. Я пообещал на крышке погреба мину поставить: сунутся – только ручки-ножки полетят. Раньше бы она меня послала, а тут обещала подумать. Вот как желание сохранить урожай меняет людей.
Да, половина урожая, даже чуть больше, тоже государству уходит. Мы уже сдали, председатель настаивал. Хорошо, что матушку этой должности лишили: проклятия ему в спину так и летели. Мы вот молча сдали, не возражали. Как ни крути, а такая помощь нашей армии нужна, и пока война не закончится, все тылы на нас.
Вот если это продолжится и после войны, в спину не только проклятия полетят, но и вилы. Среди таких копейщиков и я буду. Одно дело – вот так помогать, это правильно и честно, другое – после войны, когда хозяйства уже восстановлены, сами всё производят и выводят, а грабёж (это уже так можно назвать) остаётся. Тут вообще тонкая граница, но таково моё мнение.
Уезжаем мы двадцать четвёртого августа: хватит времени вернуться и подготовиться к новому учебному году. И вот за неделю до отъезда на наше подворье зашёл председатель, да не один, а с сотрудником милиции. Не нашим. Кажется, это новый участковый из соседней станицы.
Я в последние дни занимался плетнём: уже заготовил материал, проредив немало кустарников и ивы на берегу Кубани (не я один такой), а сейчас вкапывал столбики и плёл плетень. Со стороны улицы уже закончил, осталось навесить калитку и сделать ворота. Потом я вкопал столбики со стороны соседнего подворья, и, начав плести плетень, уже поднял его на полметра.
Гости вошли во двор через проём, оставленный для ворот, прошли мимо танка, катки которого Настя красила чёрной краской
