Высадка в Нормандии - Энтони Бивор

Осуществляя пополнение войск личным составом, американская военно-бюрократическая машина проявила прискорбное отсутствие воображения. Во-первых, поначалу эта система называлась «заменами», что само по себе было неудачным термином, поскольку подразумевало, что солдат прибывает на место убитого предшественника. Лишь через несколько месяцев догадались найти более подходящее название: «пополнение». Но название мало что меняло: свежее пополнение было совершенно необученным и неподготовленным к тому, что ожидало его на фронте. «Более молодые солдаты, особенно из прибывшего одновременно со мной пополнения, – докладывал лейтенант 35-й дивизии, – не являются солдатами в полном смысле слова. Они слишком молоды, чтобы убивать, и слишком слабы, чтобы переносить тяготы и лишения на поле боя».

«Практически все бойцы пополнений, – говорится в донесении командования 4-й дивизии, – прибыли непосредственно из центров начальной подготовки новобранцев». Иными словами, они не проходили подготовку в составе частей, не побывали в полевых лагерях, как те, кого с самого начала готовили в Англии к высадке. В отличие от последних они ни разу не ходили в учебную атаку за артиллерийским огневым валом. «Подавляющее большинство тех, кто зачислен в специалисты, никогда не обучались соответствующей специальности[194]. Очень многие пехотинцы из числа пополнения не владеют азами действий в боевой обстановке… Установлено, что многие солдаты проходили подготовку – от шести месяцев до одного года – в качестве почтальонов, поваров, ординарцев, шоферов и т. п. Теперь их направили сюда, приписали к боевым частям и через сутки после прибытия бросили в бой… Однако к выполнению боевых задач эти солдаты совершенно не готовы, как психологически, так и с чисто военной точки зрения». В самой же дивизии дать новичкам хоть какую-то подготовку было возможно только в краткие периоды совершенно необходимого отдыха, а они составили всего 6 дней из 40, которые прошли после ее высадки в секторе «Юта», – задача явно непосильная. 4-я дивизия с момента высадки потеряла 7876 человек, пополнений получила 6663 человека[195]. На пополнения приходилась львиная доля самоубийств. «Пока они не прибыли во Францию, – отмечала сотрудница Красного Креста США, – у некоторых из этих молодых людей отбирали пояса и галстуки – уж слишком молоды они были».

В свой взвод солдаты из пополнения обычно прибывали по ночам, даже не представляя себе, где находятся. «Старики» их сторонились – отчасти потому, что новички прибыли на место недавно погибших друзей, – и не очень-то с ними откровенничали. К тому же все понимали, что необстрелянные новички погибнут в первую очередь, а на обреченных смотрели все равно что на заразных больных. Пророчество чаще всего сбывалось, потому что новичков, как правило, посылали на самые опасные задания – никому во взводе не хотелось терять опытных солдат.

Впервые оказавшись под огнем, почти все новички испытывали сильнейшее потрясение. Очень часто санитары были вынуждены давать советы новичкам из пополнения, которые в страхе сжимались в комочек на дне своего окопа. Ребятам казалось, что огонь ведут прямо по ним, а это просто земля дрожала от относительно далеких взрывов снарядов. Санитарам приходилось уговаривать их высунуть нос из окопа и убедиться, что снаружи не происходит ничего особенно страшного.

Когда рота шла в атаку, одного из сержантов обязательно оставляли позади взвода – поворачивать тех, кто поддался страху и побежал назад. Среди пополнений чаще всего встречались и самострелы как способ избежать передовой. Обычно стреляли себе в левую ногу или левую руку. Те, кто поумнее, стреляли через мешочек с песком или какой-то другой материал, чтобы избежать пресловутых пороховых ожогов у входного отверстия раны, но, как заметил генерал Джордж Паттон, ранения в левую руку или ногу были столь характерны, что они «всегда вызывали подозрения в самостреле». Тех, кто решил уйти с фронта подобным путем, помещали в госпиталях в отдельные палаты, словно их трусость могла заразить остальных, а после выписки их ожидали шесть месяцев отсидки в военной тюрьме.

Подлинными героями боев в бокаже стали санитары. Они под огнем оказывали помощь раненым и старались вынести их с поля боя. Единственной их защитой была нарукавная повязка с красным крестом – как правило, солдаты противника ее уважали, только не снайперы. От идущих в атаку солдат санитарам помощи ждать не приходилось – тем было приказано не останавливаться и не обращать внимания на павших и раненых. В изданном в связи с конкретным происшествием приказе штаба Брэдли говорилось: «Помощь раненым должны оказывать не стрелки, а санитары. В роте погибли четверо солдат из пополнения и восемь получили ранения, когда пытались оказать помощь раненому товарищу».

Вот как описывает свою работу один из санитаров 30-й пехотной дивизии: «Чтобы оказаться на одном уровне с раненым, надо было привыкнуть не приседать постепенно на корточки, а резко подогнуть колени и рухнуть на землю». Он пишет о том, какой «огонек надежды» загорался при виде его в глазах раненого. Определить умирающих было нетрудно: «Под глазами и вокруг ногтей у них выступала сероватая прозелень смерти. Таких мы могли только утешить. Те, кто кричал громче всех, были легче всего ранены. Их мы уговаривали сделать себе перевязку самостоятельно, используя индивидуальные пакеты и сульфамидный порошок». Основное внимание санитар уделял тем, кто был без сознания, тяжело ранен или истекал кровью. Накладывать жгуты почти не приходилось, потому что «в большинстве своем ранения были точечными и почти не кровоточили либо же налицо были тяжелые ранения, причиненные летящими с большой скоростью раскаленными осколками снарядов и мин, которые надежно прижигали рану».

Основными инструментами санитара были ножницы для разрезания обмундирования, сульфамидный порошок, перевязочный материал и морфий. Очень быстро он привык не таскать с собой много воды, а вместо нее брал сигареты, потому что раненые обычно просили первым делом о затяжке, да и весили сигареты куда меньше воды. Многих убивали снаряды, попадавшие в стволы дубов, поэтому санитар, увидев упавшие на землю ветки, обязательно высматривал поблизости раненых или убитых. Убитых похоронные команды уносили на регистрацию. Обычно они застывали, распухали, нередко в трупах копошились черви. Когда тело поднимали, иной раз от него отваливалась конечность. На сборном пункте стоял невыносимый смрад. «Вонь была невероятная, но те, кто здесь работал, явно так напивались, что уже ни на что подобное не реагировали».

Однажды этому санитару пришлось заполнять бирки «пал на поле боя» на целое отделение, всех солдат которого сумел положить один-единственный немецкий пулеметчик. Никогда не забыть ему и немолодого сержанта, на лице у которого так и застыла улыбка. Интересно, почему? То ли он улыбался, когда попала пуля, то ли вспомнил что-то в последний миг? Чаще всего страдали крупные, высокие люди, какой бы силой они ни отличались. «Настоящие бойцы, которых не так-то легко было убить или ранить, – как правило, худощавые, невысокие, но очень проворные». Заметил санитар и то, что настоящая боевая злость чаще всего приходила к солдатам тогда, когда рядом погибал товарищ. «Такая злость становилась слепой – после этого смерть ждала всякого встреченного ими немца». Обратил он внимание и на то, как сентиментальные джи-ай, родившиеся и выросшие на фермах, соломой прикрывали глаза убитым коровам.

Между городскими парнями и сельскими ребятами были явные различия. Один солдат с фермы поймал корову, привязал ее к кустам и стал доить в подставленную каску. Горожане из его взвода столпились вокруг и удивленно качали головами. Большое впечатление произвел на них этот парень и тогда, когда собрал сухие веточки и траву и разложил перед окопами – так немцам не удастся подползти ночью неслышно и забросать американцев гранатами.

Временами медсанчасти были переполнены теми, кто страдал боевой усталостью, называемой также «шоком от боев»[196]. Поначалу никто не представлял, как быть с этой распространенной болезнью. Психоневролог 29-й пехотной дивизии майор Дэвид Уайнтроб с юмором вспоминал, что его послали в бой, вооружив «прибором для измерения артериального давления, набором из пяти камертонов, молоточком для простукивания и офтальмоскопом».

К 18 июня все отведенные майору палатки были под завязку набиты теми, кто страдал от боевой усталости. В период затишья, с 21 июня по 10 июля, этот поток уменьшился – всего по восемь заболевших в сутки. Но утром 11 июля началось наступление на Сен-Ло, и «снова хлынуло как из ведра», отмечает Уайнтроб. За каждые сутки поступало от 35 до 89 «усталых». Врачу приходилось выслушивать, как «пострадавшим повсюду – слева, справа, сверху – мерещились 88-мм пушки». Примерно половину «усталых» составляли бойцы из пополнения, которые, пробыв на передовой всего двое суток, не выдерживали напряжения.