Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко

То, что украинцы-малороссы в отличие от большинства представителей невосточнославянских, соответственно неправославных, этносов (например, поляков или евреев), признавались правительством и обществом принадлежащими к русской элите, увеличивало привлекательность восхождения по линии ассимиляции. Тем более, что в XIX в. самобытные украинцы — по сути, крестьяне, сохранившие свои отличительные этнические черты, — находились на нижней ступени иерархии и на них смотрели как на хохлов. Образ необразованного, неполноценного крестьянского народа был принят и некоторыми украинцами.

Как пишет Андреас Каппелер, они могли преодолеть свой комплекс неполноценности, только войдя в русскую общность и восприняв ее высокую культуру.

Все это было фоном, на котором некоторые украинцы, называемые украинской национальной стороной, тоже пренебрежительно «хохлами», переходили в более высокий социальный класс. Они делали карьеру в России и соединяли лояльность по отношению к императору и государству и приверженность русской развитой культуре с лояльностью к Украине и ее традициям. Эту важную группу, трудно поддающуюся анализу по источникам и потому систематически почти не изучавшуюся, составляли в большей или меньшей степени русифицированные украинцы. С украинской национальной точки зрения они считались коллаборационистами, «малороссами» в уничижительной трактовке этого слова. При этом часто забывали, что царская империя даже в последние десятилетия своего существования не была мононациональным государством и стояла на традиционных основах династического сословного многонационального государства. Для этих основ ничего необычного не было в многонациональности и лояльности. Не было необходимости в отождествлении себя исключительно с русскими, поляками или украинцами; достаточно было лояльности к государству, что в любом случае означало и отказ от нелегальной деятельности, такой как, например, украинофильская агитация. Другая возможность социального восхождения заключалась в принадлежности к «контрэлите» революционного движения, что опять-таки приводило к частичной русификации — поскольку русский язык был «рабочим» для революционеров.

Не все из частично русифицированных и перешедших на более высокую социальную ступень, разумеется, становились русскими. Их идентификацию можно обозначить как ситуативную: ситуация в Российской империи в последние годы ее существования требовала принятия русского языка и развитой культуры. Когда после 1917 г. ситуация изменилась, многие малороссы вспомнили о скрывавшейся под русифицированной поверхностью своей украинской сути и стали сторонниками и даже министрами Украинской Народной Республики, Украинской Державы гетмана Павла Скоропадского, а позже частично украинизированной в языковом отношении Украинской Советской Республики.

Около 1900 г. критерии политической лояльности и культуры к империи ужесточились в результате усиления русских националистических настроений. По примеру европейских национальных государств (опирающихся на свое этническое ядро) в России популярна точка зрения, что признание государства должно быть тождественно вероисповеданию.

Неправославные и нерусские, число которых увеличивалось не только за счет поляков и евреев, но и армян, российских немцев, считались изначально ненадежными и выделялись из русского общества понятием «инородцы» (в данном случае — не юридическим, а политико-идеологическим) из круга «натурального» населения империи. Правительство следовало в этом националистическом направлении, набиравшем силу из-за внешнеполитической напряженности с конкурирующими великими державами, чтобы использовать его для стабилизации власти внутри страны. Оно делало это, однако, непоследовательно и достигло своей цели лишь отчасти и ценой продолжавшегося отчуждения большой части нерусского населения, составлявшего в 1897 г. по меньшей мере 57 % общего населения.

Резюмируя свои вышеизложенные размышления, Андреас Каппелер делает следующие выводы. Положение украинцев в социально-политической системе Российского государства в XIX в. было неоднозначным. Царское правительство и русское общество считали их: 1) хохлами; 2) малороссами; 3) мазепинцами. Украинские крестьяне, продолжавшие жить в традиционном украиноговорящем мире, оставались доброжелательными, безобидными, даже колоритными в своих танцах и песнях, но в целом некультурными, глупыми хохлами. Украинцы, вступившие на путь социального восхождения и определенной интеграции в русское общество, т. е. малороссы, считались, несмотря на некоторые языковые и культурные особенности, частью русского народа. Немногие украинцы, хотевшие развивать собственную самобытную культуру и к тому же создававшие национальные союзы и партии, наталкивались на непонимание в русском обществе: и почему это они хотят отделиться от великой русской культуры и нации, предпочитая провинциальную крестьянскую культуру? Для большинства русских, как правило, украинцы становились опасными нелояльными мазепинцами только в связи с польским национальным движением или с австрийской внешней политикой. В последние годы перед началом Первой мировой войны высказывалось мнение, в частности Петром Струве, что «украинофилы» могут представлять опасность для целостности империи и русской нации.

Какие же общие выводы можно сделать, характеризуя царскую империю и русско-украинское взаимодействие?

Иерархии в зависимости от политической лояльности и сословий являлись определяющими структурными элементами Российской империи и не потеряли значения до самого ее конца. Они были дополнены и в какой-то степени даже перекрыты культурной иерархией этносов, роль которой возросла во второй половине XIX в. Учитывая взаимовлияние всех трех постоянно менявшихся иерархий, можно сказать, что сложная структура многонационального государства и традиционная политика правительства вместе с новыми элементами и отнюдь не целостная, не поддается одномерным определениям. Царская держава не была просто «тюрьмой народов», как считал Ленин и национальные историки. Ключевое понятие «русификация» неадекватно описывает разнообразную национальную политику. Русская империя не была классическим колониальным государством, как часто утверждают. Украинцы — вовсе не народ, соединенный вечной дружбой с русскими, но и не дискриминированный во всех отношениях, угнетаемый колониальный народ. Но и русские тоже не были типичным имперским «народом-господином».

От себя добавим, что противоречивая в данном случае сущность Российской империи состояла в том, что в отличие от других европейских государств в России не было даже примитивных демократических институтов (не говоря уже о традициях), которые бы склоняли к мобилизации (современными терминами) «электорального ресурса». Обычное бесправие (как и всех) или плохое материальное положение этнических русских не компенсировалось для них возможностью социальных изменений или политических реформ. Душевный комфорт представителей «господствующей нации» диктовался не ее большими правами или возможностями, а ощущением причастности к судьбе великой державы. Поэтому неудивительно, что наряду с разными обычными формами социального протеста получают распространение «погромные настроения», видящие угрозу мощи государства не в бесправии подданных, а в интригах инородцев. Утешительное великодержавие было сродни «бремени белого человека», которое делало англичанина, неудачника на родине, «белым человеком» в колониях. Только в России не существовало морских преград, которые бы вынесли эту форму расизма за пределы «метрополии». В континентальной империи, где было абсолютно непонятно, где заканчивается «метрополия» и где начинается «колония», где «еще Россия», а где «уже не Россия» (Польша, Кавказ, Туркестан — это Россия или нет?), — все эти «фобии» и «мании» клокотали в самом ее нутре. Города были ячейками «русскости», а вокруг них жили «инородцы», этнические группы обитали вперемешку и чересполосно, поэтому на одном пространстве схлестывались национализмы «угнетающих» и «угнетенных». В условиях последующих политических и социальных катаклизмов ХХ в. великодержавие как бессмертный смысл социального бытия русских (и обрусевших) людей оставалось последней мотивацией, оправдывающей любые жертвы. Побеждал обычно более многочисленный и подготовленный к борьбе. Это великодержавие принимало личины то «православия, самодержавия, народности», то тоталитарного коммунизма, то современной идеологии «мы заставим с собой считаться» — суть его от этого мало менялась.

Обратимся теперь к оценке Андреасом Каппелером политики «русификации». Важнейшей ее причиной стало возникновение национальных движений — как нерусских, так и русского. Они подрывали традиционную легитимацию царской державы и давали правительству повод в условиях усиливавшегося политического и социального кризиса в первую очередь поставить на национальную карту, стремясь интегрировать дрейфующее в разные стороны русское общество. Правда, и эта политика продвигалась мелкими шажками и проводилась непоследовательно — сначала против мятежных поляков и только затем (и с меньшей интенсивностью) против прибалтийских немцев, армян, и финнов. Подчеркнем выводы цитируемого исследователя: результаты политики русификации были обратные, и агрессивная русификация этносов, уже осознавших себя в национальном плане, сильнее активизировала национальные движения.