Современная финская новелла - Мартти Ларни

Хирург провел пальцем по воздуху длинную черту и свистнул.

— Ага, это вроде как долгий сон, — догадался Рантанен, — вы его читали?

— Чего?

— «Долгий сон».

— Чье это?

— Я не помню.

— Вы имеете в виду «Глубокий сон»?

— Разве?

— Значит, вы меня не помните? А ведь мы с вами и раньше встречались.

Рантанен невольно посмотрел на хирурга, ему не нравилось, что появляются все новые люди, которым он обязан. Они, видите ли, жизнь ему спасли. И все же хирург казался ему знакомым. Не оттого ли, что он вот уже сколько времени на него смотрел?

— Коувола, Карельская бригада, — напомнил хирург. — Школа младших офицеров. Университеты майора Потра. Покупали у спекулянтов водку. Перепродавали. А однажды провожали девочек в Куусанкоски, а они нас к себе не пустили, и назад в казармы мы уже не успевали.

— Успели?

— Нет. Но никто не заметил. Калле-Жестянка заметил, но ты пригрозил испортить ему фасад, если он выдаст.

— Да? Да-а. А на братской могиле ты тогда толкнул такую речь в защиту мира, — вспоминал Рантанен. — У майора рожа покраснела, но он ничего не мог сделать, во время речи нужно было стоять по стойке смирно.

— Точно, не мог, — обрадовался хирург. — Да, было время.

Рантанен осторожно смеялся, улыбался и хирург.

— Но потом он мне задал жару, — говорил злопамятный хирург. — Я рассказывал когда-нибудь, как…

Но тут Рантанен перебил его:

— Теперь я понял, почему у меня сегодня не было похмелья. Ты же поменял мне кровь, то есть бо́льшую ее часть. Взамен своей я получил трезвую.

Хирург задумчиво поглядел на Рантанена и понимающе кивнул.

— А ту мою кровь никому не давайте. А то бедняга и не поймет, с чего у него голова трещит…

— Так ее же нет, твоей крови, — сказал хирург. — Развеялась по воздуху. Унеслась с ветром. Поднялась в небеса. Просочилась в землю.

— Вот как, — притих Рантанен. И тут на него напал кашель.

— Это тебя дух праведный посетил, — сказал хирург. — Ладно, я должен бежать.

Хирург подлетел к двери, махнул рукой и был таков. В мгновение ока праведный дух покинул Рантанена.

Он затрясся, его лицо исказилось, по лбу струился пот, застилая глаза соленой пеленой, а тут еще и слезы… Он зарылся лицом в подушку, а из-под подушки кто-то сказал: — Вы слушали музыку Франца Куперена…

Ночью у него поднялась температура. Рантанену было плохо, но рвать было нечем. Его трясло, он свернулся клубком и чувствовал себя сплошным сгустком крови. Потом он ощутил страх смерти, это случилось впервые, впервые в его жизни, и, как многие обреченные, спасенные удачной операцией, он решил, что умирает. На него махнули рукой, о нем забыли, забыли о его, Рантанена, способности сопротивляться, способности его тела сопротивляться, способности его органов сопротивляться всему тому, что им угрожает, всем этим смертям, бактериям, вирусам, эпидемиям, злым языкам, людскому равнодушию и ядерной войне. К тому же седой и элегантный отделенческий врач сказал, что кризис миновал, и что Рантанен поправится. А Рантанен не доверял незнакомым отделенческим врачам. Хирург подбодрил его, но дело хирурга уже сделано, ему плевать на всякие послеоперационные осложнения, по его бумажкам все чисто.

А вдруг ему влили неправильную кровь? Не той группы? Рантанену стало казаться, что ему и в самом деле влили не ту кровь. Он убеждался в этом с каждым мгновением, с каждым спазмом: конечно влили кровь не той группы, и теперь тело изрыгает чужую кровь, кровь хлынет у него из носа, глаз, рта, ушей, из каждого отверстия. И он умрет один, к нему никто не подойдет, он звонит уже полчаса, уже час звонит и никто не подходит. Они дадут ему умереть, потому что кризис уже миновал, так они заявили, им и в голову не приходит, что ему влили неправильную кровь, они никогда с этим не согласятся, никогда этого не признают.

«Глупый конец, — злобно думал Рантанен, в то время как его тело корчилось от боли. — Глупо помирать одному, в больнице да еще под утро. И всем плевать. Всем все равно».

Раньше он считал, что умрет легко, он всегда спокойно думал о смерти, он относился к ней как человек, не боящийся жизни. О собственной смерти он никогда особенно не задумывался, для этого существуют попы и плакальщицы. И что же оказалось? Жалкая, беспомощная, омерзительная тоска. Вот валяется он на больничной кровати весь в поту, страдает, словно недужная баба, в полном одиночестве, отданный на милость чужим людям.

Он боялся. Такой смерти он боялся. Смерти, что маячит где-то вдали за мучениями. Ему хотелось закричать, но он молчал. Он попытался подняться, но его тело стало камнем, каменной глыбой, он был словно лед, ноги начали коченеть, — он был уверен, что они коченеют. Ему стало трудно дышать. Кто-то сидел у него на груди и сжимал ее. Это сидит страх смерти, это Смерть дышит ему в лицо. Это месть. Кто-то за что-то ему мстит. Не за то ли, что он старался пройти по жизни не унижая себя и не кланяясь сильным? За это ему мстят. За это его бросили умирать одного, как собаку. Почему рядом с ним никого нет? Кто-нибудь… Мать? Кто-нибудь… Мать? Нет. Мать? Нет? Нет. Отец! Умор. Не отец. Дети? Не дети… Кто-нибудь… Одна…

Пришла ночная сестра и впрыснула ему морфин, от которого боль утихла, но он не получил от сестры ни малейшего сочувствия, и страх смерти отступил совсем на немного. Рантанен сопротивлялся сну, потому что был уверен, что уснув, больше не проснется, но он чувствовал, как все глубже и глубже проваливается в забытье, и наконец заснул.

Ни этой ночью, ни следующей Рантанен не умер. На третий день он ел жидкую кашу, и к нему приходили гости. Приятель с работы принес цветы, передал от всех приветы и сказал, что просто завидует Рантанену, который в самую горячую пору полеживает себе на кровати и любуется симпатичными сестрами. В ответ Рантанен что-то буркнул.

Когда время, отведенное для посещений, уже заканчивалось, в палату, пугливо озираясь, вошла жена. Она куталась в платок, лицо распухло, но только с левой стороны.

«Ага», — подумал Рантанен.

— Вот, принесла. Не знаю, чего тебе можно есть, чего нельзя, но я подумала… У тебя вид ужасный.

— На себя погляди. Мне уже намного лучше. Таких, как я, смерть не берет.

— Лицо у меня такое, знаешь, больше от слез, — сказала жена и поглубже натянула платок.

— Чего это ты? — удивился Рантанен. — Всякое бывает… Жалко вот только, стоит чуть замахнуться и непременно угодишь прямо в глаз…

— У меня же синяки чуть что вскакивают, тут и замахиваться не надо… — усмехнулась жена и сильно закашлялась.

— Это тебя дух праведный посетил, — сказал Рантанен.

— Может, съешь пирожок с мясом? — торопливо спросила жена.

— Можно попробовать. Тут ничего, кроме каши и сока, не дают. Совсем оголодал.

Жена протянула мужу пирожок, потом засунула пакет и бананы в тумбочку и выпрямилась на стуле. Рантанен разломил пирожок на две части и принялся жевать. Глотать было больно, хотя с горлом вроде все в порядке.

— Неплохо бы покурить, — сказал Рантанен. — Только здесь нельзя.

— Разве у вас тут нет курилки?

— Как же я до нее доберусь, когда я весь в этих железках и трубках?

— Все передают тебе привет и желают выздоровления.

— Вот спасибо, — ответил Рантанен, не в силах скрыть насмешки, и чуть не подавился сухим пирожком. Под испуганным взглядом жены он зашелся таким кашлем, что казалось — у него разрываются внутренности. Но потом, напившись соку, Рантанен поспешно спросил:

— Как дети?

— Чего им… они ничего не… Они же спали… они не проснулись или во всяком случае ничего не поняли… Я все убрала… то есть мы убрали все следы, как только… сразу после допроса, нет, до этого. К тебе сюда приходили?

— Да сюда то и дело кто-нибудь является расспрашивать о всяком-разном, — ответил Рантанен.

— Что ты им говорил?

Рантанен настороженно молчал.

— Я все рассказала! — крикнула жена.

— Ну конечно! Я так и думал!

— А что я могла? — заплакала жена.

— Да не хнычь ты! — рассердился Рантанен. — Скажи лучше, что ты им сказала.

— Все, что помню.

— И что же ты помнишь:

— Ничего! — простонала жена и вытерла лицо простыней Рантанена.

Рантанен молча барабанил пальцами по спинке кровати.

— Для меня это чертовски неприятная история, — сказал он наконец.

— Для тебя? — вскрикнула жена. — А для меня?

— Не знаю. Наверное, тоже. Мне все равно.

— Все равно? А если бы наоборот? Если бы это я здесь лежала, а ты… Так это, конечно, не было бы неприятно? Это было бы, наверное, совсем нормально? Да, вот именно, это было бы нормально.

— Не стоит преувеличивать, — сказал Рантанен. — Ни разу я всерьез…

— В шутку, что ли, ты меня бил?

— И ни в жизнь я со всей силы…