Современная финская новелла - Мартти Ларни

Ощущение узнаваемости только усилилось, когда он свернул во двор дома, выкрашенного светлой краской, и, поднявшись по ступеням, застеленным чистым половиком, попал на веранду, а затем в прихожую. Он постучал и зашел в кухню. На кухне были светло-зеленые стены и белые шкафы, на окнах — белые занавески с оборками.

Из комнаты появилась средних лот женщина, именно такая, какая и должна жить в этом доме, и спокойно посмотрела на Вяйски. Он представился, показал свое журналистское удостоверение и сказал, что у него дело к доверенному лицу Кильпеля.

— Он должен вот-вот быть, но потом снова уйдет, у них общее собрание в два, — сказала женщина и продолжала разглядывать гостя.

— Можно, я подожду его на улице? — спросил Вяйски. Он заметил садовые кресла во дворе под березками, и ему ужасно захотелось посидеть в одном из них.

— Почему же нет, подождите, — ответила женщина. — Там, в тенечке, хорошо.

Вяйски вышел во двор и устроился и красном садовом кресле. Он глубоко вздохнул и посмотрел по сторонам. Не вызывало сомнений, что дом строили своими силами в свободное от работы время; в другом конце двора стоял сарай, в одном из окошек которого висела занавеска с оборками, видимо, это была баня.

Женщина вынесла из дому поднос, на котором стояли два стакана и графин. Она поставила поднос на столик.

— Я тут кваску принесла, может, и вам понравится в такую-то жару, квас свой, домашний, — говорила женщина, разливая в стаканы темно-коричневый напиток.

Вяйски поблагодарил и тут же опустошил свой стакан.

— Опять забыл, как называются эти цветы? — спросил он и указал на клумбу.

— Тут есть и пеларгонии, и разбитое сердце, и фуксии, а чуть попозже зацветут ноготки и астры, — ответила женщина.

— Вот-вот, теперь вспомнил, разбитое сердце и фуксия, — сказал Вяйски.

Женщина посмотрела на него. — Это вы хотите написать об этой нашей забастовке?

— Да, я.

— Правильно. А то тут столько темнили да запутывали. Если б вы только знали, что нам тут пришлось пережить.

В это время во двор завернула малолитражка. Вяйски попытался рассмотреть шофера, им оказался молодой парнишка, а доверенный сидел рядом. Он вышел из машины, что-то сказал парнишке, машина дала задний ход, выехала на дорогу и исчезла.

— К тебе гости из Хельсинки, — обратилась женщина к пришедшему.

Вяйски встал, представился, опять показал свое удостоверение и объяснил, что он хотел бы узнать об этой истории как можно больше.

— Рассказать-то можно, да вот только как мои слова будут потом использованы, вот в чем вопрос. Напишете ли правду? — усмехнулся доверенный. У него были темные волосы и темные глаза.

— Постараемся, — ответил Вяйски и попытался улыбнуться. Его лицо было мокро от пота.

— Шли бы вы в дом, ни кухню, должен же мой старик хоть раз в сутки поесть, — сказала женщина и направилась к дому. Мужчины встали и последовали за ней. «Ну что ж, посмотрим», — снова улыбнулся доверенный.

От супа с мясом Вяйски отказался, и пока хозяин ел, он пытался разобраться в сложившейся ситуации. «Забастовка началась после того, как профсоюз заключил новый коллективный трудовой договор без вынесения его на обсуждение и общее голосование», — объяснял хозяин. Он рассеянно хлебал суп, словно не замечая, что у него в тарелке. По новому договору доходы работников снижались примерно на три тысячи марок в год, надбавки за тяжесть работы и трудные условия, а также зимнюю надбавку отменяли, компенсацию за переработки уменьшали и работодатель получал право переводить рабочих из бригады в бригаду и даже из порта в порт, как ему заблагорассудится. Собственно говоря, вся забастовка началась с того, что хозяева, ссылаясь на первый параграф, сразу же уволили 70 человек, из них 55 женщин.

— Наши женщины остались без работы, потому что по новому договору вводится посменная работа и мужчины будут трудиться в две смены. А для женщин просто ничего не будет, — сказал доверенный и допил молоко из стакана. — Но верх бесстыдства это то, что нашу ячейку исключили из нашего собственного профсоюза якобы за стихийную забастовку, и сами же служащие профсоюза помогают вербовать сюда штрейкбрехеров, так что у нас совсем как в Америке. Все то, чего мы двадцать лет добивались, отняли у нас одним махом.

— Как же такое может быть? — удивился Вяйски.

— Ничего, со временем разберетесь, — сказал доверенный и опять улыбнулся. Его жена наблюдала за ними от плиты. — Поехали со мной на собрание, там все сами услышите.

В это время во двор въехала машина, и они встали из-за стола.

— Вся наша жизнь нынче — сплошные хлопоты, — заговорил хозяин дома, обращаясь больше к жене, чем к Вяйски.

— Ты только смотри, не загони себя до смерти, — сказала жена. Когда они выезжали со двора, она стояла на крыльце. Вяйски сидел сзади. Доверенное лицо и водитель негромко переговаривались между собой. Окна машины были опущены, и внутрь врывалась сильная струя воздуха.

Собрание проходило в доме профсоюзов. Вяйски вошел в него вслед за другими и оказался в дымном кафе, где угощали гороховым супом.

— Наша полевая кухня, — сказал доверенный и исчез куда-то. Какая-то женщина подала Вяйски тарелку с супом, он поблагодарил и принялся за еду.

Потом Вяйски прошел в зал, в котором было занято уже около половины мест. К началу собрания зал был полон. Вяйски устроился сбоку на свободном стуле и оказался между двух женщин. Они почему-то не сели рядом, но теперь говорили друг с другом, не обращая внимания на Вяйски.

— У прораба Йокинена весь день жалюзи на окнах, стал штрейкбрехером и теперь людей боится, — начала женщина слева — темноволосая, жилистая и загорелая до черноты. Женщина, сидевшая справа, была постарше и потолще, в зеленых с красным спортивных брюках.

— А кто его просил так поступать, пускай теперь страдает.

— Я была в отпуске, отдыхала в самой глуши, — сказала темноволосая.

— С детьми?

— Одна. Если хочешь хорошенько отдохнуть, надо ехать одной.

— Зато теперь долго сможем отдыхать, — заметила другая.

Вяйски вытащил блокнот и ручку.

— Это вы про нас пишете? — спросила темноволосая.

— Да вроде бы, — ответил Вяйски.

— Это хорошо, но только для какой газеты? Напечатают ли правду? А то про нас такое пишут, что и читать не хочется.

— Попытаемся, — пообещал Вяйски; он то и дело утирал пот со лба. В зале было жарко, хотя боковая дверь была открыта. Пол и деревянные скамейки потемнели от времени.

Собрание началось. Председатель исключенной из профсоюза ячейки был в расстегнутой рубашке. Он говорил сухо и иронично:

— Первым пунктом надо бы обсудить женский вопрос, он ведь в большой моде в наше время. Хозяева вдруг заявили, что никто и не думал увольнять наших женщин, так что им не положены ни компенсация за увольнение, ни пособие по безработице.

Второй вопрос — совместные действия против нас администрации и посредников по трудоустройству, не зря ведь говорится, или даже поется, что сообща работать веселей. И в-третьих, центральный союз и выход на связь с небезызвестным секретарем этого союза, то есть Унто Лаурикайненом, нам надо во что бы то ни стало заполучить его сюда для обсуждения сложившегося положения. Надо бы как-нибудь выяснить, где он бывает и где его можно отыскать, но это дело нелегкое.

Последовавшую затем дискуссию Вяйски застенографировал, хотя многих слов он просто не понимал. «Я необразованный человек, — подумал он, — хорошо бы прочитать какое-нибудь пособие по профсоюзному движению…» И одновременно где-то в глубине его сознания звучал монотонный насмешливый голос, который твердил одну и ту же фразу из его памфлета: «От каждого из нас зависит, удастся ли воспитать нового, свободного от корыстных интересов человека, время не ждет…»

— Да, если бы те красногвардейцы, что лежат на кладбище за церковью, знали, чем сегодня занимаются представители рабочих, то уже давно перевернулись бы в своих могилах, — произнес сидевший в первом ряду старик.

— Только треск пошел бы, — подхватила женщина в спортивных брюках, сидевшая рядом с Вяйски.

— Позвольте мне, — прокричал молодой курчавый парень из тех, кто стоял у задней стены.

— А он не выпивши? — забеспокоилась темноволосая.

— Если приедут эти господа из Хельсинки, из центрального союза, то скажите им, что пускай убираются восвояси, — заявил курчавый.

— Нам и говорить ничего не придется, сами уедут, — сухо ответил председатель.

— Все их речи — одно сплошное дерьмо, — добавил курчавый.

— Чего он несет? Видно, все же выпил, — сказала темноволосая.

— Знаешь, я встретила Энску на улице, ему придется брать в долг под вексель, — обратилась женщина в спортивных брюках к темноволосой соседке. Потом она пояснила Вяйски: — Он вдовец, этот Энска, его жена умерла два года назад, и теперь у него четверо детей и домик, за который он кругом задолжал. Он и отец и мать, пришло время долг платить, а тут эта забастовка.