Современная финская новелла - Мартти Ларни

— Да, — и Ханна тоже задумалась. — А знаешь, дед, скольких человек отец успел убить там, на фронте? И какие они были там, на другой стороне, такие же, как мы, или нет?

Дед пожал плечами и затем кивнул.

— Такие же, сколько хочешь таких же, как мы. Ведь война это что? Это когда простые люди стреляют друг в друга, даже если им этого вовсе не хочется. Начальники командуют, а ты выполняй.

— Дед, а война больше не вернется?

— Нет, детка, не вернется. Теперь у нас мир.

Ханна глубоко вздохнула, оглядела двор, березки и благоухающие кусты роз у амбара. Она посмотрела на сарай, там, в темноте знакомых углов, было множество интересных вещей. Она припомнила солдат, которые курили, сидя на травке. Потом она вспомнила осветительную ракету, которая была как полная луна посреди темной ночи, но только очень страшная. Она летела с неба на зимнюю землю и освещала всю округу призрачным светом. Теперь был мир.

— Мир… — Ханна попробовала слово на вкус. — Мир… Так что никто больше никого не убивает из ружья. Я помню, как мы возвращались из эвакуации. Я сидела за спиной у Вейкко, на его вещмешке, мы ехали на поезде, и в вагоне было полно солдат… Какая-то тетка хохотала как ненормальная, и все остальные тоже смеялись. Я спросила у Вейкко, почему они все время смеются. Вейкко сказал, что человек всегда смеется, когда очень сильно устанет. Я еще ответила, что это неправда, что от усталости человек плачет. А он сказал, что это совсем другая усталость.

Дед опять смотрел куда-то невидящими глазами. Ханна прижалась к нему. Как же она любит своего деда, прямо сердце разрывается.

— Дед, а дед, я у тебя кое-что на ушко спрошу… А эта война, она уже никогда-никогда назад не придет?

— Нет, детка, не придет, больше уже не придет. Люди устали от войны. Разве такой старик, как я, захочет бросить свой дом? А ведь и эту нашу избенку могли разбомбить, да, к счастью, уцелела она. Возвращаемся мы из эвакуации, смотрим, а она стоит себе на краю поля. То-то было радости… Многие остались без дома, разбрелись кто куда, по чужим деревням слезы лить.

Ханна кивнула.

— Если бы не война, Самули бы к нам не пришел, — сказала Ханна. — Как ты думаешь, дед, мама теперь довольна, что заполучила своего Самули?

— Похоже, что довольна, — ответил дед и поглядел на девочку. — Почему все-таки ты его недолюбливаешь?

— Да нет, ничего… просто он не мой отец.

— Так ведь он в отцы и не набивается. Ты здесь живешь, а мама и Самули по соседству. Куда уж лучше для ребенка: целых два дома! Соскучишься по маме, так пути-то всего километр. По деду соскучишься — назад бежишь.

— Я тебя, дед, очень сильно люблю…

— Не жми так, а то до смерти задушишь… погоди-ка, закурю самокрутку…

— А помнишь, ты зимой дул мне в ухо табачным дымом, когда ухо болело, — вспомнила Ханна. Дед курил и усмехался. Ханна тихо сказала: — Мне так страшно… эта школа… я видела на вступительных экзаменах девочек, все такие важные… и я совсем не понимала, что они говорят. Учительница, та, у которой было красивое платье, еще тогда сказала, что надо же, до чего мало поступающих из деревень, ведь все эти девочки городские. Только мы с Лаурой вдвоем… Я как об этом подумаю, так даже сердце сжимается.

— Девочки как девочки, не страшнее других людей. А если они говорят о таких вещах, которых вы не понимаете, так скоро и вы узнаете. Жизнь не прожить без того, чтоб иногда страшно не было. Это даже на пользу. Как настанет трудная минута, надо стиснуть зубы и сказать себе, что завтра в это же время все будет уже совсем по-другому. Так или иначе, о что-нибудь за сутки да переменится.

Ханна слушала дедов голос, и ей казалось, что ее окутывает какое-то теплое облако. Какой дед умный! Будет ли она такой же умной, если проживет столько, сколько он?

— Знаешь, когда я пойду в эту школу для девочек, то буду там учить шведский язык, так что если я когда-нибудь окажусь в Швеции, то все пойму, что они говорят. А то поди знай, еще продадут меня в рабство, если я ничего не буду понимать.

Дед опять усмехнулся.

— Да-а… А я и не додумался на это дело взглянуть с такой стороны.

Они долго сидели молча. Мысли приходили и уходили. Ханна хотела о чем-то спросить, может быть, о Самули, но потом ей вдруг показалось, что не стоит. Пока есть дед, все в порядке. Еще о многом можно успеть поговорить. Неожиданно дед взглянул на Ханну, и ей показалось, что он знает все ее мысли. Но дед ничего не сказал. Прошло еще много времени, прежде чем он очнулся.

— Три часа… пора приниматься за дела. Да ведь и баньку надо бы истопить. Летом-то каждый вечер топим. Пойдем-ка за дровами, так и бабушка не станет ворчать…

Вечером кукушка в лощине куковала так долго, что Ханна, стараясь не шуметь, успела подобраться поближе и заслушалась. Кукушки не было видно, ее никогда не удавалось разглядеть, она сидела где-то среди еловых ветвей, и только голос ее звучал… Ханна слушала кукушку и неожиданно поняла, что думает об осени. Осенью уже не будет куковать кукушка, ни эта, ни другая. Осенью начнется школа, и она уедет отсюда, распрощается с этой ложбиной и с летом. «И тогда мне станет грустно, — подумала Ханна, — я уже сейчас знаю, что буду скучать без всего, что живет здесь вокруг меня, ни о чем таком не задумываясь».

Даниэль Кац

Сон Рантанена

Перевод с финского И. Бирюковой

Рантанен лежал на больничной кровати боком, оберегая наглухо зашитый, свежий разрез. Шов начинался ниже лопатки и через подмышку тянулся к левому соску. На спине выше шва была еще одна неширокая, но более глубокая колотая рана, «spicus colte panensis», собственно, из-за нее-то он сюда и попал. Рантанен был бледен, лоб покрывали капли пота, под глазами лежали черные круги, волосы растрепаны. На тугой повязке на уровне ключицы выступило красное пятно.

Рантанен лежал в комнате один, шторы на окнах были задернуты, но сквозь них проникал утренний свет. Рантанен осторожно, сантиметр за сантиметром, стал поворачиваться на другой бок, боль отдавалась по всему телу. Рантанен был опутан разными трубочками и шлангами. Тонкое одеяло соскользнуло, и он с удивлением обнаружил, что лежит голый. Рантанен только что очнулся после наркоза и пытался восстановить в памяти хоть что-нибудь из событий вчерашнего вечера и ночи, но думать было трудно, мысли сплетались в клубок, а он как бы наблюдал за этим клубком со стороны. На противоположной стене висел фотоэтюд. На берегу стояла полинезийская девушка, а к ней подплывал на лодке парень, похожий на американца, с широкими плечами и густой шевелюрой. Высоко вздымались волны, девушка прикрывала рукой глаза, одна ее нога с зарывшимися в песок пальцами изящно отставлена. Рантанен закрыл глаза и повернулся еще на сантиметр.

Вошла молоденькая сестра и раздвинула шторы.

— Вот мы и проснулись, — сказала она, подойдя к Рантанену.

Рантанен прикрыл рукой глаза от света и попытался ответить, но не смог разжать губы. Сестра вытерла ему рот влажной салфеткой и дала напиться из толстой трубки.

— Долго же вы спали…

— Много… в жизни… недосыпал, — с усилием прошептал Рантанен.

— Ясно, — улыбнулась девушка, — оно и видно, еще чуть-чуть — и вы бы заснули очень надолго. Вы читали Чандлера? «Долгий сон»? Вы потеряли много крови. Когда вас привезли на «скорой», вы устроили тут скандал. Так мне рассказывали. Вы сказали, что это заведение только для баб. Вы встали с носилок и пошли себе. Четыре санитарки еле справились с вами.

— Я не помню… Что со мной? — сердито сказал Рантанен.

— К сожалению, ничего не могу вам сказать. Связана обетом молчания.

— Но вы же разговариваете.

— А это чтобы вы проснулись. Вам надо принять вот эти лекарства и сделать укол.

Рантанен проглотил таблетки, которые девушка по одной заталкивала ему в рот.

— Я был голый, когда меня привезли? — удивленно спросил Рантанен.

— Были на вас какие-то лохмотья, если только это можно назвать одеждой. Все в сохранности, на все выписана квитанция. Здесь ни у кого ничего не пропадает. А оперируют всегда без одежды: так легче резать.

Рантанен представил себе голую сестру со скальпелем в руках.

— Скоро я вас одену, — сказала сестра, — сейчас мне некогда. Тут есть и другие больные.

Рантанен оглядел пустую комнату.

— В других палатах. Это же не единственная. И вы не единственный больной в легочном отделении, — подчеркнула сестра. Она сделала Рантанену укол. Потом Рантанену захотелось в туалет.

— Вам нельзя вставать. Если хочется по-маленькому, делайте себе. У вас катетер.

— Что у меня?

— Катетер, — сестра приподняла одеяло. — Вот эта трубка вот здесь идет вот сюда. Так что давайте.

— Я никогда раньше не лежал в больнице, — пояснил Рантанен и заснул.