Второй раунд - Александр Тараданкин

— Ой, какие чудесные. Спасибо.

Фомин пододвинул стул и сел рядом.

— Откуда же вы узнали, что это был Лютце?

— Откровенно говоря, не знал, но предполагал, что он у вас может появиться. И к сожалению, на этот раз опоздал.

— Так вы еще не знаете, как было дело? Позавчера днем… — И Денисова рассказала о том, что произошло на даче в Быкове.

— Финал. Меня очень интересует самый финал происшествия. Если вы, конечно, помните?.. — спросил Фомин.

— Он сказал «проводите». Я пошла вперед. Лютце окликнул. Я задержала шаг, обернулась. Он направил мне в лицо какую-то трубку. Кажется, это была автоматическая ручка. И все, больше я ничего не помню.

— В свое время этот господин пытался отправить меня на тот свет с помощью элегантных перчаток.

— Как?

— Да, вот так. Поправляйтесь. Когда выздоровеете, непременно нагряну к вам и все расскажу.

— С Сережей и Викторией Григорьевной. Буду ждать.

— Федор Иванович, в Шереметьево, — приказал Фомин, захлопывая дверь машины.

— В Шереметьево так в Шереметьево, — ответил шофер.

Они ненадолго задержались под светофором у Большого театра. А дальше почти без задержки шли до шоссе. Обогнали несколько машин, поливавших газоны и деревья. Водяные усы вспыхивали под солнцем маленькими радугами. Вымытая листва становилась лаковой.

Свежий, пахнущий нагретой землей и лесом ветерок врывался в окна.

«Тогда тоже было лето», — вспомнил Фомин.

— Несколько поворотов, и аэровокзал.

В досмотровом зале Фомин сразу увидел Сергея, одетого по-дорожному и с чемоданом. Потом отыскал глазами Михайлова. Тот стоял у стола регистрации. А вот и Котов о чем-то говорит со служащим таможни.

Фомин вновь посмотрел на Сергея. Крупные, но мягкие черты лица, серые глаза как у матери. Большой лоб. Русые, чуть волнистые волосы. Большой и сильный, и такая спокойная доброта в нем.

А может быть, это ему, отцу, так кажется? Но ведь похож. Похож на него молодого, который…

Чуть заметная улыбка тронула губы Фомина, когда он подумал: интересно, как себя почувствует Зандлер в обществе этого молодого чекиста. Может быть, увидит сходство?

В зал вошла группа пассажиров. Фомин без труда отыскал среди них Гартенфельда. Вот Гартенфельд подал свои документы. Котов взял их, посоветовался о чем-то со старшим зала. Потом Котов пригласил Гартенфельда в кабинет начальника таможни. Эрна пошла за ними, но Котов остановил ее. Минутой позже к ней подошел Михайлов, и она вместе с ним прошла в другую комнату. Туда же прошел Сергей. Все это прошло быстро и без хлопот, незаметно для окружающих.

«Кажется, все благополучно», — подумал полковник и направился к выходу.

Внешне Гартенфельд ничем не выражал беспокойства. Он надел на себя маску невинно оскорбленного, но сдержанного человека, который знает, что произошло недоразумение и не сомневается, что сейчас все выяснится.

А разум был в смятении. Он лихорадочно перебирал в памяти каждый свой шаг в эти последние дни, все, что могло привести его к провалу. То, что они, Гартенфельды, в чем-то разоблачены, он уже не сомневался. Но в чем?

В таких случаях русские щепетильны и безукоризненно корректны. И в особенности когда им приходится иметь дело с иностранцами. И коль скоро решились на задержание, значит, для этого имеют основания. Кто-кто, а он знал: если им известна даже десятая часть его деятельности, материалов уже больше чем достаточно для их ареста. Но в глубине души все еще жила надежда, что его старые счеты с русскими канули в Лету и чту не мог же он, старый, опытный и осторожный разведчик не заметить слежку.

Убийство Лотты? Не может быть — там все чисто его никто не видал. Об этом он позаботился.

Остается Лугунов. Допустим, Эрна растеряется и расскажет кое-что. Но это только Лугунов. Она ничего не знает о его прошлом, а о некоторых его шагах здесь не имеет никакого представления.

Они подъехали к высокому серому зданию, хорошо знакомому ему по старым фотографиям, а в Москве — по прогулкам: в первые дни приезда специально заглянул сюда, на площадь Дзержинского, чтобы посмотреть на этот дом и памятник. И тут Гартенфельд, наконец, успокоился — он собрался для новой игры.

Первый допрос покажет, как ему себя вести.

— Ну и жарища сегодня, — посетовал Котов, входя в кабинет. — А у вас тут прохладнее, чем на улица, и сквознячок.

Фомин кивнул на стул.

— Как дела? — спросил Фомин.

— Все в порядке, Евгений Николаевич, — без эксцессов. Ехали тоже спокойно. Единственно, о чем спросил меня Гартенфельд: узнают ли в МИДе об их задержании. Я его успокоил, сказал, что узнают немедленно. Сейчас он находится у Михайлова, а Эрна у меня в кабинете — с ней беседует Сергей. Нервничает она ужасно, в аэропорту умоляла разрешить ей поговорить с дядей, даже прослезилась.

— Я был в аэропорту, Захар Петрович. Теперь давайте по нашему плану. Я вам помогу, а к Михайлову подключусь несколько позднее. Скажите, пусть заглянет ко мне. Я хочу еще кое-что подсказать ему. Да, забыл спросить: при обыске нашли что-нибудь?

— Ничего любопытного. Если не считать весьма оригинальной ручки, изъятой у Гартенфельда.

— Заберите у Михайлова все, что касается Эрны, и, как только лейтенант окончит первичный допрос, приведите ее ко мне. Но сначала пусть обязательно зайдет сам.

Котов ушел. И вскоре уже Михайлов слушал наставления полковника.

— Он легко не расколется. Будет долго цепляться за каждую мелочь и, прежде всего, потребует объяснить причины его задержания. Скажите, что он задержан за шпионаж и предложите, на первых порах, чтобы он рассказал, кто он, с какой целью прибыл в Советский Союз. Прямой, в лоб вопрос. Но тут он уместен. В зависимости от того, как он поведет себя, будем строить свою позицию к открывать ему наши карты.

— Спеши медленно, — улыбнулся Михайлов.

— Вот именно, — кивнул Фомин.

— Признаюсь, мне не терпится сбить с него спесь, задавить фактами, чтобы…

— Нам, Юрий Михайлович, мало его подтверждения того, что мы знаем. Нам важнее выяснить, чего мы не знаем, но должны узнать непременно… Ну хорошо, идите. А я сейчас познакомлюсь с племянницей…

В кабинет, сопровождаемая Котовым и Сергеем, вошла Эрна Гартенфельд. Нерешительно встала рядом со стулом, ухватившись за его спинку.

— Садитесь, фрейлейн Гартенфельд, — пригласил Фомин. Эрна села. — На каком языке предпочитаете говорить?

— Я хорошо владею русским. — Сколько вам лет, фрейлейн?

— Это видно из моих документов. И я уже отвечала на такой вопрос. Но если так надо, я отвечу еще раз — двадцать три.

— Тому, кто на свободе, можно сказать, что это совсем немного и, как говорят, все еще впереди. Смею уверить, что у вас впереди годы тюремного заключения и, чтобы сократить срок пребывания там до разумного минимума, вам сразу нужно говорить правду, и только правду. Нам известно, что вы не Гартенфельд, а сам Гартенфельд тоже не Гартенфельд и приехали вы к нам не для отдыха и ознакомления с достопримечательностями и красотами нашей страны, а с целью шпионажа.

Эрна попыталась было что-то возразить, но полковник остановил ее:

— Не перебивайте. Слова могут лишь повредить вам, особенно если это будет неправдой. Вот доказательство вашей враждебной деятельности а нашей стране. Смотрите снимок: вы в Риге с молодым человеком, будем называть его Миша. Вот вы на Новодевичьем кладбище вынимаете контейнер со шпионскими материалами и закладываете новый. Что вы на это скажете?

Эрна, широко раскрыв глаза, молчала. Фомин видел, как боролись в ней чувства, страх перед будущим, растерянность, которые были сильнее всего, чему ее столько учили, готовя к этой поездке. Что она думает? Ждет, что еще на нее свалится?

— Значит, вы с самого начала за нами следили? — тихо спросила она, не отрывая глаз от стопки фотографий, лежавших на столе.

— Скажите, что за авторучки у вас и у вашего шефа?

— На ней два кольца, нужно набрать шифр. — Она было замялась… — Вот, вот эта моя… Только осторожно, там пленка, вернее, две кассеты и кислота… Если что, она все разъест.

— Вы знаете шифры?

— Только свой, — она назвала цифру.

Фомин набрал нужное сочетание.

— Но если вы обманули, все обернется против вас.

— Нет, — отрешенно сказала она.

Фомин нажал на головку массивной ручки. Крышечка легко снялась. Из середины выпало два цилиндрика — фотокассеты.

— Захар Петрович, это немедленно передайте в НТО. Там сумеют их проявить. Работа Миши, не так ли, фрейлейн?

Она кивнула.

— Теперь расскажите о себе.

— Подождите немного. Позвольте собраться с мыслями… Можно воды?

Фомин-младший подал ей стакан воды, и она с жадностью выпила. Потом закурила, тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам. С решимостью сказала: