Андроид Каренина - Лев Толстой

Время от времени усталый дряхлый Карнак шлепался на пол, изображая страдальческие позы хозяина, его ржавые манипуляторы сжимали помятый живот.

Мучения Николая были столь ужасны, что, когда на десятый день приезда в город Кити заболела, Левин не смог скрыть озабоченности, которая не скрылась от его жены.

— Но ты ведь не боишься, — сказала она, сдерживая рыдания, — что я заразилась?

— Ну, конечно, нет, дорогая. Этого не могло случиться.

Он привлек ее к себе и обнял; и только когда Левин уложил жену в постель для того, чтобы она немного поспала, он внимательно осмотрел ее шею и лоб, силясь найти следы той ужасной ряби, которая покрыла тело брата. Но нет, кожа Кити была чистой.

После обеда, однако, Кити надела свой защитный костюм и пошла, как всегда, с работой к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что была больна. В этот день он мучился язвами — все его тело было покрыто ими, они пульсировали и горели огнем, словно кипящие кратеры вулканов.

— Как вы себя чувствуете? — спросила его Кити.

— Хуже, — с трудом проговорил он. — Больно!

— Где больно?

— Везде, — ответил он, указывая на свое тело, покрытое струпьями и свисающими кусочками кожи.

— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя и шепотом, но так, что больной, очень чуткий, как замечал Левин, должен был слышать ее. Николай слышал; но эти слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его был все тот же укоризненный и напряженный.

— Отчего вы думаете? — спросил Левин ее, когда она вышла за ним в коридор.

— Стал обирать себя, — сказала Марья Николаевна.

— Как обирать?

— Вот так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья.

Действительно, он заметил, что во весь этот день больной хватал на себе и как будто хотел сдергивать что-то.

Предсказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он мог их видеть, он так же смотрел. Кити послала за священником, чтобы читать отходную.

Пока священник совершался обряд, умирающий вдруг сильно выгнулся на постели, его руки затряслись, тело стало бросать из стороны в сторону, словно мост, подмываемый мощным потоком воды. Священник сделал попытку продолжить молитву, и в этот момент умирающий дико затрясся, каждая язва на его теле яростно пульсировала; больной вытянулся и глаза его закатились, язвы на теле принялись прыскать зеленовато-синей слизью, будто пасти маленьких драконов, изрыгающих языки пламени. Священник вцепился в Библию и сделал отчаянную попытку продолжить молитву, выпростав вперед дрожащую руку для того, чтобы приложить к холодному лбу крест, но умирающий выгибался туда и обратно, хватался за живот, выпячивавшийся на невообразимую высоту. Он ужасно застонал, и Карнак издал душераздирающий пронзительный крик, означивший невероятные страдания хозяина.

— Внутри, — вскрикнул Николай, — во мне!

В этот момент дверь распахнулась от удара ноги, и в комнату ворвались два красивых молодых человека с военными испепелителями в руках.

— Мы представляем Министерство Робототехники и Государственного Управления. Мы пришли, чтобы… Бог ты мой!

Во время речи парламентера Николай сел прямо, и кожа вдруг слетела с его тела, словно упаковка, срываемая с игрушки I класса; плоть, отделившись от костей, легко разметалась по комнате.

Все присутствовавшие в комнате застыли, пораженные увиденным. Николай Дмитрич в последний раз хрипло вскрикнул, а затем его голова неестественно завалилась назад. Остатки его тела были отброшены, словно ненужный более кокон: отброшены горбатым слюнявым чудовищем высотой более трех аршинов. Серо-зеленый монстр, стоявший на постели больного, был наделен десятком глаз, сгруппированных вокруг зубастой морды с кривым грязно-желтым клювом. Толстый чешуйчатый хвост развернулся на всю комнату, в то время как четыре короткие лапки, на каждой из которых было по три когтя, замахали во все стороны.

Левин закричал и бросился вперед, чтобы закрыть собою Кити; священник расплакался и шепотом принялся молиться в бороду. Татьяна стремительно выпрыгнула из-за портьеры, за которой они таились вместе с Сократом, и приземлилась на одного из Солдатиков.

— Ох, помогите! — закричал Солдатик, когда робот, сменив свой привычный розовый цвет на интенсивный оранжевый, вцепился ему в лицо своими длинными ухоженными ногтями из грозниума. — На помощь!

Но напарник не мог помочь ему: на глазах у застывших от ужаса посетителей комнаты неземное существо издало высокий воинственный крик, прыгнуло с кровати, согнув свои гигантские пальцы-когти, и приземлилось на втором Солдатике, который только-только собрал волю в кулак, чтобы поднять испепелитель и прицелиться. Прежде чем он успел выстрелить, монстр захлопнул клюв, поглотив голову человека, словно капкан, сомкнувший свои челюсти на жертве. Чудовище попятилось назад с безвольно свисающим телом солдата в пасти, ударило толстым, как ствол дерева, хвостом о стену и с грохотом вышло через сломанную дверь.

Татьяна продолжала сидеть верхом на первом Солдатике, механически избивая его сжатыми кулаками, на жертву сыпались десятки ударов в секунду; в конце концов жертва затихла. Гибкий робот долго сидел, свернувшись спиралью на теле Солдатика, частые вспышки в ее глазах постепенно сменились миганием привычной интенсивности. На протяжении всего этого времени Левин растерянно смотрел на постель, в которой еще совсем недавно лежал брат — теперь там остались только пропитанные кровью и слизью простыни, усыпанные ошметками мяса нездорового цвета и маленькими серыми клочками осыпавшейся кожи. Сократ осторожно помог Татьяне подняться на ноги, а затем наклонился, чтобы осмотреть разбитое тело Солдатика, доставая из связки инструментов в бороде увеличительное стекло.

Кити смотрела на своего робота-компаньона со смущением, обожанием и страхом.

— Я… я не могу выразить словами мою благодарность за то, что ты подвергла себя такому риску, чтобы защитить нас и себя. Но… но Тат… — она замолчала, и Левин вынужден был договорить за нее:

— Татьяна, ты нарушила Железные Законы. Роботам запрещено бить людей! Как твоя программа позволила тебе сделать это?

— Я не уверена, — медленно произнесла Татьяна, нервно оглаживая пачку дрожащим манипулятором.

— Я все объясню, — сказал Сократ. — Это не тело человека. Это грозниум. Солдатики были роботами.

После слезного прощания со смелыми роботами-компаньонами Левины отправились обратно в Покровское; в дороге Константин Дмитрич размышлял о двух мистических происшествиях: первое было ужасная смерть брата, ставшая результатом того, что Николай каким-то образом превратился в живой кокон и одновременно пищу для отвратительного инопланетного существа; второе заключалось в неожиданном откровении — новые кадры, набранные Министерством для того только, чтобы изымать по всей стране роботов III класса, оказались вовсе не людьми, а самыми настоящими роботами-андроидами. Мысли эти возобновили в душе Левина то чувство ужаса пред неразрешимой загадкой и близостью, неизбежностью смерти, которое охватило его в тот осенний вечер, когда он лег спать в той же комнате, что и брат.

Чувство это теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он чувствовал себя способным понять смысл смерти, и еще ужаснее представлялась ему ее неизбежность; но теперь, благодаря близости жены, чувство это не приводило его в отчаяние: он, несмотря на смерть, чувствовал необходимость жить и любить. Он чувствовал, что любовь спасала его от отчаяния и что любовь эта под угрозой отчаяния становилась еще сильнее и чище.

Не успела на его глазах совершиться одна тайна смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви и жизни. Доктор подтвердил свои предположения насчет Кити. Нездоровье ее была беременность.

Глава 13

С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только то, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал, что сходит с ума, и безумие, словно лихорадка, поднималось обжигающим жаром в голове его, распаляясь все сильнее и сильнее; это было именно то состояние, которого так жаждало Лицо. Чтобы Каренин ослаб… чтобы он одарил преступников своим прощением… чтобы эта женщина и этот усатый разбойник-совратитель остались живы и получили долгожданную свободу… Лицо знало, что со временем их беззаботное существование начнет, словно крапива, жалить измученную душу Каренина, и он к тому моменту перейдет границу разумного, и уже не будет возврата.