Империя: чем современный мир обязан Британии - Ниал Фергюсон

Эти империи обращались с подвластными народами гораздо суровее англичан. Еще до Первой мировой войны бельгийское управление формально независимым Конго прочно ассоциировалось с нарушением прав человека. На каучуковых плантациях и железных дорогах, принадлежавших Африканской международной ассоциации, использовался рабский труд. Прибыль шла непосредственно в карман короля Леопольда II. Жадность его была такой, что, если учесть убийства, голод, болезни и снижение рождаемости, владычество бельгийцев обошлось Конго в десять миллионов человеческих жизней — половину населения страны. Джозеф Конрад в “Сердце тьмы” нисколько не преувеличил. На самом деле происходящее в Конго предали огласке как раз англичане: британский консул Роджер Кейсмент и скромный ливерпульский клерк Эдмунд Дин Морел, который заметил, что Бельгия вывозит из Конго огромное количество каучука, не ввозя почти ничего, кроме оружия. Кампания Морела против бельгийского режима, по его словам, “обращалась к четырем принципам: состраданию к людям всего мира, британской чести, британским имперским обязанностям в Африке, праву международной торговли, с которым согласуются неотъемлемые экономические права и личные свободы туземцев”. Правда, в XVIII веке на Ямайке англичане обращались с рабами-африканцами не намного лучше бельгийцев. Но сравнивать эту ситуацию следует все-таки с XX веком. Эти различия проявились еще до Первой мировой войны — и не только по сравнению с бельгийским владычеством.

В 1904 году немецкий сатирический журнал “Симплициссимус” напечатал карикатуры на колониальные державы.

В германской колонии даже жирафов и крокодилов заставляют передвигаться “гусиным шагом”, во французской межрасовые отношения балансируют на грани непристойности, а в Конго Леопольд II просто жарит туземцев на огне и ест. Ситуация в английских колониях заметно сложнее: туземцы, спаиваемые виски бизнесменом и обираемые до нитки солдатом, вынуждены еще и слушать проповедь миссионера. В действительности различия были глубже и со временем становились все значительнее. Французы в своей части Конго вели себя не намного лучше бельгийцев, и сокращение населения там оказалось сопоставимым. В Алжире, Новой Каледонии и Индокитае проводилась политика систематической конфискации земель у местного населения, что делало рассуждения французов об универсальном гражданстве смехотворными. Германская колониальная администрация не была либеральнее. Когда в 1904 году восстали гереро, возмущенные захватом их земель немецкими поселенцами, генерал-лейтенант Лотар фон Трота объявил, что “любой гереро, вооруженный или безоружный, со скотом или без, будет застрелен”. Хотя “приказ об истреблении” (Vernichtungsbefehl) позднее был отменен, численность гереро сократилась примерно с восьмидесяти тысяч в 1903 до двадцати тысяч в 1906 году. За это Трота был награжден высшим немецким орденом “За заслуги”. Восстание Маджи-Маджи в Германской Восточной Африке в 1907 году было подавлено с такой же жестокостью.

К тому же мы должны сравнивать не только западноевропейские державы. Японское правление в Корее (протекторат с 1905 года, с 1910 года — колония, прямо управляемая из Токио) было вопиюще нелиберальным. Когда сотни тысяч людей вышли на демонстрацию в поддержку Декларации независимости Ли Гвансу (так называемое Первомартовское движение 1919 года), японские власти ответили репрессиями. Более шести тысяч корейцев были убиты, четырнадцать тысяч ранены, пятьдесят тысяч приговорены к тюремному заключению. Мы должны помнить и о российском управлении Польшей, этой центральноевропейской Ирландией, Кавказом (простирающимся от Батуми на Черном море до Астары на Каспийском), Туркестаном и Туркменией, Дальним Востоком (где Транссибирская железная дорога тянулась до самой Маньчжурии). Безусловно, между колонизацией российских степей и происходящей примерно в то же время колонизацией американских прерий было сходство. Однако были и различия. Русские проводили в своих европейских колониях агрессивную политику русификации. Когда англичане уже обсуждали возможность ирландского самоуправления (гомруля), угнетение поляков только усиливалось. В Средней Азии сопротивление российской колонизации жестоко пресекалось. Восстание мусульман в Самарканде и Семиречье в 1916 году было бесжалостно подавлено. Число убитых мятежников достигло, возможно, сотен тысяч.

И все же все это выглядело бледно в сравнении с преступлениями советской, Японской, Германской и Итальянской империй в 30-40-х годах XX века. К 1940 году, когда Черчилль стал премьер-министром, наиболее вероятными альтернативами британскому правлению были “Великая восточноазиатская сфера взаимного процветания” Хирохито, “Тысячелетний рейх” Гитлера и “Новая Римская империя” Муссолини. Нельзя недооценивать и угрозу, которую представлял сталинский СССР, хотя до начала Второй мировой войны он тратил энергию в основном на террор против собственных подданных. И страшной ценой победы в борьбе с этими имперскими конкурентами стало, в конечном счете, разрушение Британской империи. Другими словами, империя была демонтирована не потому, что столетиями угнетала подвластные народы, а потому, что несколько лет противостояла с оружием в руках намного более жестоким империям. Она поступила правильно, независимо от цены, которую пришлось заплатить. И именно это стало причиной того, что наследницей, пусть невольной, британской мировой державы стала не одна из восточных “империй зла”, а наиболее преуспевающая из прежних английских колоний.

Weltkrieg[172]

В 1914 году Уинстон Черчилль был первым лордом Адмиралтейства, несущим ответственность за крупнейший в мире флот. Храбрый и нахальный военный корреспондент, заработавший себе репутацию освещением триумфа Омдурмана и позора войны с бурами, в 1901 году стал членом парламента. После краткого пребывания на задней скамье у консерваторов Черчилль пересек зал Палаты представителей и быстро поднялся в первые ряды Либеральной партии.

Никто лучше Черчилля не знал о германской угрозе положению Англии как мировой державы. Никто не стремился упрочить британское превосходство на море упорнее, чем Черчилль, независимо от того, сколько линкоров построят немцы. И все же к 1914 году, как мы видели, он был уверен в том, что “соперничество на море… теперь не может быть причиной трений” с Германией, так как, “бесспорно, теперь нас нельзя превзойти”. Казалось, что и в колониальном вопросе есть место для англо-немецкого компромисса, даже сотрудничества. Еще в 1911 году у британских стратегов господствовало мнение, что в случае войны в Европе английский экспедиционный корпус отправится в Среднюю Азию. Иными словами, считалось, что противником в такой войне будет Россия. Однако позднее, летом 1914 года, кризис в другой империи, Австро-Венгерской, неожиданно вверг Британскую и Германскую империи в губительный конфликт.

Как многие другие государственные деятели того времени, Черчилль поддался соблазну сравнить эту войну со своего рода стихийным бедствием:

Нации в те дни… подобно небесным телам, не могли сблизиться друг с другом… Если они сближались на такое расстояние, что начинали вспыхивать молнии, то в определенной точке они могли бы вообще сойти со своих орбит… и влекли друг друга к неизбежному столкновению.

В действительности Первая мировая война произошла потому, что генералы и политики с обеих сторон просчитались. Немцы не без оснований полагали, что русские сравнялись с ними в военном отношении, и, таким образом, они рисковали попасть под упреждающий удар до того, как разрыв в стратегических возможностях увеличится.[173] Австрийцы не предусмотрели того, что давление на Сербию (возможно, полезное в борьбе против балканского терроризма) ввергнет их во всеевропейскую войну. Русские сильно переоценили свою военную мощь, почти так же, как немцы. Они проигнорировали сигналы, указывающие на то, что политическая система не перенесет еще одного конфликта, подобного проигранной в 1905 году войне с Японией. Только у французов и бельгийцев не было выбора. Немцы вторглись на их территорию. Им пришлось драться.

Британцам также случилось ошибиться. В то время английское правительство считало, что вмешательство было вопросом соблюдения обязательств: немцы нарушили условия договора 1839 года, провозглашающего нейтралитет Бельгии, который подтвердили все великие державы. На самом деле Бельгия стала удобным предлогом. Либералы поддержали войну по двум причинам. Во-первых, они боялись поражения Франции. Они воображали кайзера новым Наполеоном. Может, эти страхи были обоснованными, а может, и нет. Но если это так, то либералы не сделали достаточно для того, чтобы удержать немцев, и консерваторы были вправе потребовать введения всеобщей воинской повинности. Второй причиной отправиться на войну была внутренняя политика, а не далеко идущие стратегические соображения. С момента своего триумфа в 1906 году либералы теряли поддержку избирателей. К 1914 году правительство Герберта Асквита оказалось на грани падения. Принимая во внимание провал внешней политики, направленной на предотвращение европейской войны, Асквиту и его кабинету следовало уйти в отставку, однако либералов страшило возвращение в оппозицию. Более того, они боялись возвращения к власти консерваторов. Так что либералы пошли на войну отчасти чтобы удержать тори подальше от парламента.