Русы во времена великих потрясений - Михаил Леонидович Серяков

проживания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции ливонских вендов»[548]. Этот вывод, сделанный еще после Великой Отечественной войны М.В. Витовым, подтверждает и Г.А. Чеснис, который выделяет мезоморфный, долихомезокранный, узколицый тип В, характерный «для племен низовьев р. Неман II–V вв., и культуры ранних грунтовых могильников Жемайтии IV–V вв., ливских куршей IV–VI вв., пруссов I тысячелетия н. э., селов XI–XII вв., а также угро-финского племени ливов X–XII вв.», далее отмечая, что «сходные факторные веса имеют серии из Силезии III–IV вв., Мекленбурга X–XII вв., а также некоторые группы средневековых славян…»[549].

Рис. 41. Составленная А. Непокупным карта распространения балтско-славянской ойко– и хоронимической модели «префикс cers + “река”»

Это говорит о том, что на запад двинулись не только правители, но и часть рядового населения. Констатировать это переселение помогают также и данные лингвистики. Представители этой науки достаточно давно обратили внимание на название «черезпеняне». Обозначало оно «(живущие) через (реку) Пену», и носило его одно из западнославянских племен, жившее в древности на территории современной Северной Германии. Хоть это название звучит вполне по-славянски, однако, как следует из составленной А. Непокупным карты (рис. 41), аналоги данного названия зафиксированы только на территории Пруссии и Западной Латвии, причем наиболее прямой параллелью названию западнославянского племени является форма Zirzipani (Circipani) с латвийского побережья. Из письменных источников известно, что черезпеняне входили в племенной союз велетов, однако А. Пауль справедливо отметил, что это название было экзоэтнонимом, данным черезпенянами их соседями. Следует также отметить, что вельтов впервые упоминает во II в. н. э. Птолемей, причем из анализа последовательности перечисления им племен Восточной Европы следует, что это племя первоначально находилось на территории современной Литвы[550].

Весьма интересна и погребальная обрядность. В предыдущей книге было показано, что древнейшим памятником русов в Прибалтике является Кивуткалнский могильник XIII–XI вв. до н. э. Два его погребения выделяются тщательной каменной выкладкой могильных ям (погр. 143, 150) и рассматриваются специалистами как могилы вождей[551]. Данная особенность сохраняется в Прибалтике вплоть до Средневековья, однако славянам в целом она была несвойственна. Тем не менее из последнего правила есть несколько интересных исключений. Одним из них являются курганы с каменной кладкой с Рюгена. На этом острове они появляются раньше, чем в польском Поморье и Полабье, где обряд курганной культуры начинает распространяться с VIII в. А.А. Молчанова обратила внимание на интересную корреляцию между собой археологических и лингвистических данных: «Многие топонимы острова Рюген и прилегающих территорий, с которых началось распространение “каменной традиции” в западнославянских землях, – балтского происхождения…» С другой стороны, эта же особенность присутствует у самых ранних новгородских сопок (тип 3, по B.И. Петренко), сооружавшихся в VIII–XI вв. в нижнем течении Волхова и Полужье. Исследовательница склоняется к мысли о западнославянском влиянии на восточных славян, сопоставляя данную черту с распространением фельдбергской керамики, связываемой с велетами и жителями Рюгена: «Стоит обратить внимание, что древнейшие из западнославянских курганов с каменными обкладками связаны с фельдбергским горизонтом. Вспомним, что ранние курганы на берегу Чудского озера с выкладками из камней сопровождаются находками обломков керамики именно фельбергского типа»[552]. Иное объяснение этой черты погребальной обрядности восточных славян предложил В.В. Седов: «В основаниях некоторых сопок и в их насыпях на разной высоте встречаются разнообразные сооружения из камней. В ряде случаев устанавливается связь их с захоронениями. Наибольшее распространение получили кладки-помосты… Все эти сооружения из камней находят аналогии среди погребальных древностей прибалтийско-финского населения, и имеются все основания связывать их появление в сопках с местной западнофинской традицией. Очевидно, какая-то часть местных финноязычных обитателей Ильменского региона включилась в состав населения культуры сопок, привнеся элементы своей обрядности»[553]. В другой своей работе он отмечал весьма раннее появление данной черты в регионе: «Таким образом, погребальные памятники древнего финского (водского) населения Новгородской земли, начиная по крайней мере с III–IV вв. н. э., были сооружены в виде наземных каменных вымосток подчетырехугольных или неправильных очертаний. Основная часть каменных сооружений, открытых в новгородских сопках, вполне идентична этим вымосткам. (…) В связи с этим предположение о том, что каменные вымостки сопок восходят к каменным могилам местного населения Северо-Запада, представляется вполне правомерным»[554]. Однако ни топонимика, ни антропология не подтверждают предположения о наличии в составе ильменских словен значительного контингента западнофинского населения. С другой стороны, время появления в регионе каменных вымосток примерно совпадает с распространением в нем земледелия, связанного, как было показано выше, с ранней славянской колонизацией. Вне зависимости от того, появилась ли эта особенность погребальной обрядности в Приильменье напрямую из Прибалтики или через посредство западных славян, обращает на себя внимание то обстоятельство, что в качестве ее источника для обоих регионов славянского мира рассматривается именно территория бывшей Прибалтийской Руси. Следует также отметить, что основание в некоторых рюгенских курганах предварительно посыпалось песком[555] – данная черта, как было показано в предыдущей книге, присутствовала как в Балановском, так и в Кивуткалнском могильниках.

Следы каких-то весьма ранних контактов с Прибалтикой фиксируются в некоторых важных центрах северо-запада Руси, связанных впоследствии с варягами. В Старой Ладоге найдена перекладчатая фибула эстонского происхождения, датируемая III в. Поскольку столь ранних слоев на этом поселении не обнаружено, вопрос о пути попадания этой фибулы в Ладогу остается открытым, хоть, как отмечалось выше, на территории Любшанского городища была получена одна экстремально древняя радиоуглеродная датировка занятия населения там земледелием, как раз относящаяся к этому век. Исследовавший фибулу О.В. Шаров допускает мысль, что ее появление может оказаться неединичной и совсем не случайной находкой на Северо-Западе. Он констатирует, что аналогичное происхождение отмечается и для ранней арбалетной подвязной фибулы III в. с городища Георгий в Северо-Западном Приильменье, притом что в 300 метрах от городища находилось селище Васильевское-1, в культурном слое которого встречены фрагменты сетчатой и штрихованной керамики, датирумой III–IV вв. Таким образом, в последнем случае находка в слое городища фибулы связана с населением, проживавшим в этих местах[556]. Следует отметить, что городище Георгий находилось в среднем течении реки Веряжи и в центре всего поозёрского скопления поселений, выполняя там какие-то административные функции. Именно там был обнаружен нож с волютообразными завершениями рукояти, свойственный в первую очередь западным славянам[557].

Некоторые из перечисленных выше данных позволяют предположить весьма раннее начало продвижение части русов из Прибалтики на территорию современной Германии, начавшееся еще до гуннской эпохи. Впоследствии оно могло усилиться, и одной из причин этого могло быть существенное изменение климата: в Эстонии около рубежа V–VI вв. наблюдается значительное похолодание, сопровождающееся заметным понижением уровня годовых осадков[558]. Переселение это было достаточно масштабным, поскольку довоенные археологи даже отмечали