Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

– Совершенно верно. Под этим именем он выпустил сборник стихов. Так вот, он и есть покровитель Оэн. Хотя нет, был покровителем еще месяца два назад, а сейчас оставил ее.

– Хм, и этот самый Вакацуки…

– Мы учились с ним вместе в школе.

– Да, нехорошо ты поступил! – весело воскликнул Фудзии.

– Выходит, тайком от нас со своим школьным товарищем развлекаешься с гейшами.

– Не говори глупостей. Я встретился с этой женщиной, когда она пришла в университетскую клинику, Вакацуки попросил меня помочь ей, чтобы меньше было сложностей. Нужна была какая-то пустячная операция.

Хлебнув еще водки, Вада сказал задумчиво:

– Что б там ни было, а женщина эта очень интересная.

– Уж не влюбился ли ты в нее? – насмешливо спросил Кимура.

– Может, и влюбился, а может, и не влюбился нисколечко. Но рассказать мне хочется не об этом, а об отношениях между ней и Вакацуки.

После этого предисловия Вада произнес необычно длинный для него монолог:

– Как справедливо сказал Фудзии, недавно я встретился с Оэн. Поговорив с ней, я узнал, что она примерно два месяца назад рассталась с Вакацуки. Я спросил, почему это произошло, но не получил вразумительного ответа. Лишь грустно улыбаясь, сказала, что, видимо, была недостаточно утонченной для такого человека, как он.

Поскольку дело было щекотливое, я не стал ее расспрашивать, рассталась и рассталась. Вдруг вчера… вчера во второй половине дня шел дождь. И в самый разгар дождя получаю от Вакацуки письмо с приглашением пообедать. Я как раз был свободен и сразу же отправился к нему домой. Сенсей, как обычно, сидел в своем уютном кабинете и читал. Я дикарь, и что такое утонченность, понятия не имею. Но каждый раз, входя в кабинет Вакацуки, сразу же ощущал, насколько жизнь его связана с искусством, артистична. Начать с того, что в токонама постоянно висел старинный свиток. Всегда стояли цветы. Кроме шкафов с японскими книгами, было много стеллажей с европейскими. На изящном низком столике часто лежал сямисэн. К тому же и находившийся в кабинете Вакацуки являл собой саму элегантность, словно сошел с укиёэ, отображающей современный мир. Вчера тоже он был одет удивительно элегантно, и, когда я спросил, что на нем за одежда, он ответил – джемпер. Среди многочисленных моих приятелей, кроме Вакацуки, нет ни одного, кто бы носил джемпер. И таким он был во всем.

Сидя за столиком и потягивая саке, я слушал, что у него произошло с Оэн. У Оэн, оказывается, есть еще один мужчина. В этом не было бы ничего удивительного. Но этот человек – исполнитель старинных сказов нанивабуси, причем мелкий актеришка. Если бы вы все это услышали сами, то, я думаю, не могли бы не посмеяться над глупостью Оэн. Да и я тогда лишь горько улыбнулся.

Вам, разумеется, это неинтересно, но Вакацуки жил с Оэн довольно долго, целых три года. Кроме того, он заботился о матери и сестре Оэн. Мало этого, саму Оэн он обучал всему, что ее интересовало, не говоря уж о чтении и письме, не говоря уж о разных видах искусства. Оэн получила известность как танцовщица. Заняла видное место на Янагибаси среди исполнительниц музыкальных сказаний. Она научилась, кроме того, слагать хокку, прекрасно писала каной в стиле каллиграфа Тикагэ. И все это только благодаря Вакацуки. Зная обо всем этом, я, как и вы, не только посчитал ее поведение смехотворным, но просто возмутился.

Вакацуки рассказывал мне: «Сам факт, что мы расстались с этой женщиной, не имел для меня столь уж большого значения. Я сделал все что мог для ее образования. Мне хотелось помочь ей разбираться во всем, что ее окружает, сделать ее человеком широких интересов. Такова была моя мечта. Вот почему я теперь так разочарован. Если уж решила завести мужчину, зачем было останавливать свой выбор на исполнителе старинных сказов нанивабуси? Хотя она и освоила разные виды искусств, преодолеть врожденную вульгарность оказалась бессильна – стоит мне об этом подумать, так горько становится…»

Вакацуки рассказал и такое: «В последние полгода она стала настоящей истеричкой. Одно время чуть ли не ежедневно говорила, что сегодня не хочет играть на сямисэне, и плакала как ребенок. Когда я спрашивал почему, она приводила более чем странные доводы, будто я ее не люблю и поэтому обучаю разным видам изящных искусств. Что бы я ни говорил в такие минуты, она даже виду не делала, что прислушивается ко мне. Лишь повторяла без конца с досадой: бессердечный, бессердечный. Правда, когда приступ истерии проходил, она снова смеялась и весело разговаривала со мной…»

Вакацуки рассказал и такое: «Этот самый исполнитель старинных сказов нанивабуси – грубый, неотесанный человек. Когда его приятельница, служанка у торговца птицей, завела себе любовника, он устроил громкий скандал, драку, даже ранил ее. Кроме того, об этом человеке до меня дошли самые плохие слухи – говорят, он принудил к совместному самоубийству свою возлюбленную, а сам остался жив, еще говорят, он тайно бежал однажды с дочерью учителя. Связать свою жизнь с таким человеком – как только это могло прийти ей в голову…»

Я сказал, что меня в полном смысле слова потрясла безалаберность Оэн. Однако, слушая рассказ Вакацуки, я испытывал к ней сочувствие. Возможно, ее покровитель Вакацуки действительно был весьма утонченным человеком, каких сейчас мало. Но ведь ему ничего не стоило расстаться с этой женщиной. Хотя в его разговоре с ней уловить бешенство было, разумеется, невозможно. Именно бешенство, а этот исполнитель старинных сказов нанивабуси, глубоко ненавидя бессердечие женщины, заставлял ее страдать от этого. Я попробовал поставить себя на место Оэн и понял, что для нее было естественнее влюбиться не в холодного, утонченного Вакацуки, а в бешеного исполнителя старинных сказов нанивабуси. Она говорила, что обучение ее разным видам искусств было доказательством, что Вакацуки не любит ее. Я не хочу видеть в этих ее словах одну лишь истеричность. Оэн понимала, что между нею и Вакацуки пропасть. Я тоже ради Оэн не собираюсь благословлять то, что произошло между нею и исполнителем старинных сказов нанивабуси. Станет ли она счастливой, станет ли несчастной – невозможно утверждать ни то ни другое. Но если станет несчастной, осуждать за это нужно не того мужчину. А утонченного Вакацуки Сэйгэй, который довел ее до этого. Вакацуки, нет, любой утонченный человек в наше время достоин, несомненно, любви. Эти люди знают Басё. Знают Льва Толстого. Знают Икэно Тайгу. Знают Мусякодзи Санэацу. Знают Карла Маркса. Но что это дает? Им неведома бешеная любовь. Неведома