Кровавый Гарри - Ираклий Берг

еще больше. С одной стороны, отец практически прямым текстом указывал на свою принадлежность к организации некоего восстания против царя и его клана, с другой стороны, было непонятно на чем основана подобная удаль, и почему все подано именно так, будто ожидается легкая прогулка. "Он хочет наглядно макнуть Орловых мордами в дерьмо, — думал Максим, — демонстративно выставить идиотами. Неужели за это ничего не будет? Ну, разумеется будет! А отец еще до нашей встречи написал так, что ему все равно. До нашей встречи… не в этом ли дело? Он или решился на самоубийственную атаку, о чем тоже намекал, или показывает мне, что все зашло столь далеко, что уже не важно, с ним я или нет. А может и то и другое! Или вообще третье… Да он не слишком беспокоится даже о моем формальном согласии. И что же мне делать?"

— Если вы прочли послание, то вам необходимо уничтожить его. — Настя вывела его из задумчивости, и Максим вспылил вновь:

— Ты в каждой бочке затычка, женщина? Без твоих ценных советов невозможно ничего в этом мире? Как держать ложку учить будешь? Тебя вообще не спрашивают, куда ты лезешь все время? Будет надо — я спрошу, не постесняюсь.

— Вы извините, но я не понимаю чем вызываю подобную реакцию. Мне ведь тоже нужно сделать порученное хорошо, я и делаю. Мы на одной стороне, если вы не заметили.

— Я резко реагирую на откровенную тупость, если хотите правду. Понять и принять можно многое, но откровенная глупость выводит из себя мгновенно. Мозг так реагирует на самую большую опасность жизни. Не тупите, не лезте с идиотскими советами, которые плевка не стоят, не умничайте так, словно общаетесь с детьми, не выглядите глупо, и будет вам счастье.

Максим выпалил все это на одном дыхании и остановился, переводя дух, сам немного удивляясь собственной вспышке. Дело было не в девочке, это он понимал, как и то, что ему просто надоели насмешки от людей, чьего превосходства он не чувствовал, но что выплеск эмоций пришелся на Настю, было одновременно и приятно и неприятно.

— Должна вам заметить, муж мой, что вы рассуждаете как простолюдин. В вашей отповеди так и слышится: "женщина, знай свое место и не суйся туда, где разобраться могут только брутальные мужики". На рыбалку, например.

— Так что с того, если это правда? Простолюдин или нет — какая разница, если так и есть?

— Правда в том, что вы набросились на меня за то, что я постаралась разложить ваш хлам поаккуратнее, что у людей простых считается "женским делом", подняли руку на ту, с кем помолвлены перед лицом Матери, правда в том, что вы не держите лицо, в том, что зная о вашем происхождении и биографии — не поверила бы, не видя все это сама. А еще в том, что ваш отец попросту выпорол бы вас на месте за подобное позорище.

— Ты еще смеешь мне указывать что и кому говорить? Я, право, в некоторой растерянности. У вас что, рефлекс садиться на голову? — Максим все-таки спалил письмо коротким движением руки и растер пепел.

— А почему мне нужно "сметь" для того, чтобы говорить о чем думаю, если это нужно говорить?

— Может потому, что это нужно только тебе, а ты не одна в этом мире? И нет необходимости грузить своим мнением когда не спрашивают?

— Вы ошибаетесь, я говорю вам как раз то, что нужно. Пусть и окажется бесполезным, в свете открытия вашего прекрасного характера. И сейчас я говорю вам: вы провалите все дело, все испортите. Погибнут люди, пусть вам на них и все равно, но погибнете и вы, хоть это может представить для вас интерес?

— О чем ты, девочка? Еще полчаса беседы в таком духе и смерть мне покажется избавлением. Погорячился, признаю. Нервы. Устал. Ночь без сна, а впереди еще день. Психанул. Но трогать мои вещи не стоит даже из благих побуждений. — Максим действительно выдохся, краткая вспышка гнева окончательно утомила его, и ему хотелось лишь одного — сна.

— Мне послышалось, или все это словоблудие означает "извините"?

— Это словоблудие означает ровно то, что оно означает. Так у нас принято в семье: говорить именно то, что думаем. Особенность рода.

— Вы не находите, что только что упрекали меня именно в этом? Что становится еще более удивительным, если вспомнить тот незначительный нюанс в виде нашей с вами помолвки, с момента признания которой нашей Матерью, я являюсь представителем рода Соболевых. Вашего рода. А теперь и моего. Я и есть твоя семья.

Крыть было нечем. Максим мысленно досчитал до десяти.

— Знаешь, милая, — устало произнес он, — не будь ты так похожа на одну мою знакомую из прошлого, очень далекого прошлого, как мне кажется, то я прибил бы тебя прямо здесь. Насовсем. Давай закроем наш нелепый разговор на этой оптимистичной ноте?

Максим развернулся, и, надеясь не услышать ответ, подхватив посох, вышел наружу. Солнце отупляло. Здесь всегда было солнце.

Михаил уже ждал его.

— Вам тоже не спится, наставник? А где мой верный Иван?

Михаил молча стоял с непроницаемым лицом.

— У вас тоже обострение? — Участливо спросил ученик. — Это день такой странный, я уже понял. Остается лишь ждать когда он закончится. Вас вот какая муха нынче укусила?

— Ивана сегодня не будет. У него дела семейные в городе, и он просил извинить его за внеплановый отгул.

Михаил произнес это так, будто говорил о чем-то столь обыденном, что набило оскомину. Максим почувствовал, что вновь заводится.

— Передайте Ивану, если встретите его раньше меня, что он…

— Нет.

— Что — нет?

— Не передам. Я не почтальон. Вы меня с кем-то путаете.

— Ладно, — оскалился Максим, — тогда потренируемся без разминки. Она мне и не нужна сегодня, правду сказать.

— У вас усталый вид, красные глаза, общая растрепанность, разбалансировка движений. Не уверен, что вам нужна тренировка, скорее вам нужен сон. Я готов помочь, если пожелаете.

— Каким же образом?

— Очень просто, — Михаил сделал движение, означающее у него пожатие плечами, — вырублю вас так, что вы уснете. Не затягивая.

— А