Кровавый Гарри - Ираклий Берг

— О, так это ваш человек, отец? Почему-то я так и думал. Что до сентиментальности, то и мне она не всегда по душе, однако же иногда лучше суровой бескомпромиссности, вы не находите?

— Еще и филосОф, — человек насмешливо сделал ударение на второй слог, — и за что мне это?

— Видите ли в чем дело, — Максим подумал, что быть ведомым не лучшая модель поведения с подобным противником, и решился на выпад, — при всем моем глубоком уважении к вам, я не могу распространить его, то есть уважение, ко всем вашим методам ведения дел, в частности на привычку искать виноватых исключительно вне самого себя.

Возникла пауза. Собеседники разглядывали друг друга, и Максим вдруг осознал, что отец так плотно сжимает губы, чтобы не расхохотаться. Его лицо, облитое холодной маской величия, озаренное от свечей, казалось высеченным из камня гениальным скульптором. "Ему бы в кино сниматься, ростом мелковат, но многие знаменитые лидеры не были великанами. Возраст… для Цезаря в самый раз. Или фашиста какого-нибудь играть, эсэсовская форма сидела бы как влитая. На худой конец стал бы звездой сериалов о ментах и бандитах, причем не важно с какой стороны закона. Чекиста бы сыграл без проблем. Типаж! А взгляд какой, взгляд! Вот уж кто спасет ребенка сам не понимая почему шашечкой не рубанул, и передаст это глазами."

— Мы обязательно обсудим и это, в свое время, — с неожиданной мягкостью произнес человек, так что Максим вздрогнул, — но пока позволь мне самому решать как и что оценивать. Хотя бы из уважения к главе рода, которым я являюсь, и к которому ты имеешь некоторое отношение.

— Да, это так. Но разве что некоторое, Юрий Максимович. Я же безродный, где мне понять тонкие материи?

— Ого! Ты овладел иронией, сын мой? Растешь. Куда лучше армейского юмора, браво.

— Рад, что смог порадовать вас хотя бы этим.

— Благодарствую. Но ты бы порадовал меня куда больше, если бы смог включить голову. На время, если это столь же сложно, сколь и скучно для тебя.

— Вам должно быть известно, отец, что после вашей ее (моей головы) обработки, процесс реабилитации еще далек от завершения?

— Мне известно куда больше чем ты думаешь! Но довольно пикировок. Выпьешь? — На столе появились бутылка размером с четверть, в плетеном обрамлении, и два стакана.

— Пожалуй, откажусь. — Максим не удержал выражения отвращения. — Но вы не стесняйтесь.

— Да, тебе только напиться недостает. А я налью себе немного.

— На здоровье.

— Умничать горазд. А вот скажи мне, умник, — отпив, отец откинулся назад, — как тебя зовут?

— Зовут?

— Да. Имя.

— Данное при рождении или сейчас официальное?

— Как. Тебя. Зовут. Кто ты?

— Кровавый Гарри. Неужели не знаете? — Максим покраснел против воли.

— А что — звучит! Кровавый Гарри, — словно смакуя медленно повторил отец, — не худшее имя для пса. Но тебе не подходит, не находишь? Представляется волкодав, а вижу тебя. И ты считаешь себя таковым?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, как ты сам себя называешь? Смотришься в зеркало — кого видишь? Когда просыпаешься, о чем думаешь? Доброе утро, Кровавый Гарри, пора завтракать, да?

— Я не очень понимаю чего вы добиваетесь, отец.

— Мне бы хотелось, чтобы ты перестал искать двойные смыслы там, где их нет. Я спрашиваю ровно то, что спрашиваю. Как тебя зовут, например. И, ктати, раз уж ты стал звать меня отцом, то замечу, что у меня нет детей носящих собачью кличку вместо имени.

— Мое имя вам прекрасно известно. — Максим начал закипать, реагируя на давление, и тоже заговорил подчеркнуто мягко. — Вы сами выбрали его. Исписали целый лист. Ходили со мной, едва родившимся младенцем на руках, и шептали: Дмитрий, Константин, Евгений. А потом вдруг объявили: Максим. С тех пор я Максим. Спасибо, что не Виталий, кстати.

— Ты это помнишь? — Удивился родитель. — Ты не можешь это помнить, был слишком мал. Да и видеть не мог, на второй день жизни. Но и помнишь и видишь. Это хорошо. Это намекает.

— На что же? Продолжайте, Юрий Максимович.

— На то, что память у тебя сейчас весьма специфична, ты помнишь то, чего помнить не должен, при этом не помнишь того, что как раз должен. Я весьма пристально следил за твоими трепыханиями все это время, и понял, что ждать далее бессмысленно, увы, но все что можно было сделать — ты сделал. Как и я.

— Признаюсь, что перестаю понимать вас с должной вам ясностью, отец.

— Да, разумеется. Я ничуть не насмехаюсь, не подумай. Но мне решительно необходимо понимать что ты знаешь и помнишь. Главное же — насколько ты сам понимаешь необходимость для себя знать и помнить?

— Мне весьма любопытно. Странный вопрос, было бы удивительно иначе.

— Да-да, но весьма любопытно — выражение для баб из их книжек о принцах. Я хотел бы услышать другое.

— И тогда вы расскажете мне что я недопонимаю?

— Возможно.

— И ответите на вопросы?

— На все какие смогу и так, как смогу.

— Тогда… — Максим глубоко вдохнул, — тогда я, Максим Юрьевич Соболев, прошу прояснить для меня непонятое. Мне это нужно. Я так хочу.

— Соболев. — Тихо буркнул отец, опустив голову.

— Что?

— Когда называешь себя, всегда начинай с фамилии, а имя уже после. Бросается в глаза. Но и так неплохо. Хочет он. Хорошо, я расскажу, но предупреждаю сразу, и мне придется задавать вопросы. Это понятно?

— Вполне. Начинайте.

— Еще стаканчик и вперед. С чего же мне начать…

— С начала?

— Нет, скорее тут лучше начинать с конца, — человек проигнорировал насмешку, что дало Максиму сигнал о завершении шуток, и он внутренне подобрался, — например, о том как ты здесь оказался. Понял ли ты, или известно ли тебе, каким образом ты смог выйти из Колизея не привлекая внимания, да еще целым и невредимым?

— Я просто вышел и все. — Пожал плечами Максим. — В назначенное время. Поедпологаю, что вам удалось каким-то образом