Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

Для того чтобы было удобнее стрелять в Могеля в случае его сопротивления, чекист спустился на лестничный марш ниже. Он собирался окликнуть того на площадке четвертого этажа перед широким окном, у которого было посветлее от еще не сгустившихся сумерек.

— Стой! Руки вверх! — скомандовал чекист, как только Могель вступил на площадку.

У Самуила Ефимовича окончательно повисли руки. Такого он не ожидал, вмиг предсмертно зачастило сердце.

Могель никогда не носил оружия; даже участвуя в левоэсеровском восстании, он разгуливал с пустой кобурой, потому что всегда был уверен, что не пуля спасает, а лишь ум. Не было у него револьвера и сейчас, и не требовался. Черт, всю жизнь раздваивающий и погоняющий Самуила Могеля, обычно подшучивал, а тут вдруг отстраненно будто шепнул холодно: «Амба…»

— Руки вверх, я тебе сказал! — крикнул чекист, целясь из маузера.

Устало улыбнулся секретный агент, биржевой гений Могель-Ванберг и вспомнил первые строки эпиграммы на себя:

Храня невозмутимый взор,

Он ищет первенства и шефства…

Он рванулся к перилам и бросился в пролет. Самуил Ефимович без крика пронесся вниз и разбился насмерть о мозаично выложенные плитки пола подъезда!

Глава третья

Сын купца, знавшего вдоль и поперек деловой Петербург при Государе и при Советах, комиссар Гольгинер опознал в погибшем Мовкисе знаменитого Ванберга, отданного под суд до и после революции за присвоение чужих денег. А когда труп доставили в морг на Гороховой, среди чекистов, явившихся посмотреть на легендарного мошенника, оказался сотрудник уголовной секции ПЧК, часто бывавший в городских тюрьмах. Он, присмотревшись к покойнику, удивленно воскликнул:

— Да это ж председатель следственной комиссии «Крестов» Самуил Ефимыч Могель, левый эсерище! Его за участие летом в их мятеже днем с огнем разыскивали…

Гольгинеру повезло: собирался подложить свинью Целлеру непростым выдавливанием из Рыжей Баронессы и Мовкиса показаний на их связь с Яковом Леонидовичем, а тут выпал безукоризненный шанс! Теперь о предательстве начальника комиссаров и разведчиков безусловно свидетельствовала возглавляемая им отчаянная парочка шпионов, диверсантов, контрреволюционеров, злостных спекулянтов, аферистов Ахановского и Мовкиса-Ванберга-Могеля.

Расстаравшегося на свою «бильярдную» голову Михаила Иосифовича Гольгинер немедленно арестовал и приказал отвести в камеру. А чтобы не удрал Целлер, он отправился к его кабинету с двумя помощниками, радуясь, что тот в начавшуюся ночь еще на службе.

Ничего не подозревающий Яков Леонидович спокойно поднял глаза на открывшего дверь Альберта Артуровича Гольгинера, который сначала в одиночку зашел в его кабинет с обычным приветствием:

— Здравствуй, Яша, как поживаешь?

— Неплохо, когда избегаю всякого этикета и помпы, — пошутил бывший антрепренер, поднимаясь из-за стола, чтобы пожать Гольгинеру пятерню.

В ответ Альберт Артурович выбросил из-за спины заведенную туда руку с револьвером и направил его тому в грудь.

— Не шевелись! Ты арестован. Товарищи! — позвал он помощников.

Вбежавшие чекисты бросились на Целлера, вывернули ему руки назад и потащили в коридор.

— Альберт, ты что? Какое мне предъявляется обвинение? — кричал и хрипел Целлер, когда его волокли в подвал, ударяя по лицу и ребрам, чтобы не вырывался.

Гольгинер не снизошел с ним до объяснений. Он приказал поместить Целлера, чтобы стал посговорчивее, в помещение № 96 со всяким сбродом.

Яков Леонидович давно ждал самых неожиданных развязок своего неблагополучия на Гороховой: избиения, пыток, немедленного расстрела, глумления на допросах, — но не мог и представить себе, что его, начальника с огромными полномочиями, другой комиссар бросит в самую жуткую кутузку.

Эта большая комната была набита десятками шестью человек, улегшихся спать на плотно поставленных к стенам кроватях с рваными мочальными, соломенными матрасами и на всем грязном полу. Арестанты надрывно храпели и стонали во сне, валяясь почти голыми в духоте с испариной от вонючих тел, мочи из бадьи параши и прокисшего табачного дыма. Сесть было негде, Целлер стоял у захлопнувшейся двери в узком проходе, все еще не веря, что ему придется жить на этой помойке.

Стриженый наголо субъект, дремавший за небольшим столиком перед единственным окном, положив голову на скрещенные руки, поднял ее, взглянул на комиссара и зловеще проговорил:

— С пролетарским приветом тебя, Целлер. И ты влип! Твои друзья когда еще тебя расстреляют, а вот эта братия, — он широко повел рукой в грязном рукаве рубашки и притопнул ногой в рваной штанине и опорке, — вполне возможно, что удавит твою чекистскую глотку как только проснется.

Узнал Яков Леонидович в нем бывшего рабочего Экспедиции заготовления государственных бумаг Леонтия Тушкова, активиста рабочего движения с 1905 года, неоднократно являвшегося депутатом от бастующих пролетариев в переговорах с предпринимателями и царскими чиновниками. Целлер помнил его по совместным общественным делам при власти Временного правительства.

— Тушков, ты почему здесь? — обратился к нему Целлер, радуясь, что это хотя бы не подследственный, допрошенный когда-то им с пристрастием.

Умеющий выходить из разных положений Яков Леонидович прошагал к тому уже с приятельской улыбкой. Тушкову пришлось потесниться на скамейке, на краешек которой присел Целлер.

— Ты, Яков, знаешь, — менее раздраженным тоном продолжил Тушков, — что я всегда был социал-демократом и защищал рабочих, хотя они, подлецы, того и не заслуживали. Но для негодяев-большевиков я оказался черносотенцем, они стали меня всячески преследовать. Не раз арестовывали и выпускали; приходилось скрываться, менять наружность и паспорт. И вот опять взяли, обвиняя в какой-то агитации… Скоро на долгий срок переведут в «Кресты» или на пересылку. А, плевать, но тебе в этой комнате нельзя оставаться, постарайся попасть в политическую камеру. Я все же сочувствую тебе, потому как знаю, что вступил ты в коммунисты, лишь когда подался за наваристым куском в ЧеКу эту вонючую. Ты всегда беспринципным был.

Целлер сидел, опустив голову, горестно сложив волосатые кисти на коленках. На последние слова поднял избитое жирное лицо, тряхнул растрепанными волосами и слезливо сказал:

— Твоя правда, Леонтий. Я же театральным делом в антрепренерах всегда промышлял, а после февральского переворота зачем-то полез в актеры — натянул форму офицера милиции и так далее. После нового переворота пошел и к этим в чекисты, но они теперь отблагодарят лишь пулей. — Тем не менее, он зорко огляделся и осведомился: — Что тут за народ?

— Хуже всякого ночлежного дома, настоящая яма! Вон в углу храпят четверо ломовых извозчиков, забранных за участие в забастовке. В том углу — восьмеро матросов, убили боцмана. Рядом — компания красноармейцев, напились и избили комиссара. А вон в самом дальнем углу лежат настоящие уркаганы, чуть что не по ним — будешь на ножике торчать.

Целлер кивнул на арестантов в армяках, клубками