Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей

— У меня сегодня дела. Вот завтра…

— А у меня каникул нет. Это ты до сентября вольный стрелок, а в моём тире только по выходным стрелять можно. Или к бабушке в Михайловку, или, как сегодня, на рыбалку.

Ладно, подожду, пока Серёжка вырастет. Тогда он со мной ездить будет, а ты иди к своему деду, расскажи про такую победу, — оборвал разговор папка и продолжил собираться на канал.

«Какую ещё победу? — недоумевал я, очнувшись окончательно. — В чём дед победил? В споре? В игре? Тьфу!» Отмахнулся от мысли, что Павел выиграл меня у родного отца, отчего я на целый день в полном дедовом распоряжении.

Настроение испортилось, и я уже не мог вспомнить отчего. То ли оттого, что показалось в зеркале, то ли оттого, что меня так бессовестно проиграли.

Отделавшись от мамы с её завтраком, побрёл в сторону Америки и мысленно завернул себя в сверкавшую обёртку.

— Где ты, американский американец? Почему твой штат-постамент беспризорный? Выходи, получи приз, — начал звать деда, не заходя во двор. — Ты посылал за мной или нет?

— Изыди, — донеслось из двора.

— Но чтобы Паша бросил жить? Тому не быть, — процитировал я Калику и вошёл в калитку.

Дед кряхтел в сарае, будто что-то тяжёлое перетаскивал.

— Занят? — спросил через закрытую дверь с цифрой XII.

— Заходи! — скомандовала деревяшка голосом деда.

Я поклонился, как научился у миров в зимнем лесу, ещё и ручкой заполировал.

Когда ввалился в сарай и увидел на одном из табуретов вспотевшего и тяжело дышавшего деда, понял, что никогда не узнаю, чем он занимался, потому как всё вокруг осталось прежним. Всё, кроме деда, напротив которого стоял второй табурет, предназначенный для допроса.

— Физкультуру делал? — спросил я вместо приветствия.

— К Нюрке мотался, когда тебе не дождался, — выдал дед первую рифму.

— Мне только сейчас сказали, что за мной посылал. Так я сразу прибёг. Про какую победу я тебе рассказать должен? Папка так и сказал: иди к деду, расскажи про победу.

— Если бы ты, дубинушка, вчера так подробно рассказывал, как ноне, я бы тебе такой благодарный был… Словами не передать. А Пушкина тебе самому читать пора. Потому как батька твой читал и знает про Балду и беса, а ты нет. «Испугался бесёнок и к деду. Пошёл рассказывать про такую победу». Понял? А родитель твой так брякнул, чтобы складнее вышло, а не по злому умыслу.

Прояснилось в башке? А то я на старости лет собственноручно ходил одиннадцатого за грудки трясти. Только он почуднее тебя будет. «Я в сторонке. Я в сторонке. Это они промеж собою». Ты что же, всё в себе снёс? — спросил дед, сверкнув взглядом.

— Что снёс и куда? К бесу? Или к Балде?

— Не открылся дружку закадычному. Не сказал, что от Калики вызнал, — подивился Павел моему новому отношению к тайнам.

— Секреты я хранить умею, — сказал я и тут же прыснул от смеха, вспомнив, как «храня секрет» сразу же спел одиннадцатому частушку о вечно живущем деде.

— Проболтался, где болтался? — во второй раз выдал старый и рифму, и забористый взгляд.

«Точно. Теперь я заборный взгляд переименовываю в забористый. Чтобы никто не понял, что на самом деле имею в виду», — подумал я и уже забыл, о чём, собственно, только что разговаривал с дедом.

— Я с тобой сейчас калякаю, или с тенью твоей? — спросил наставник раздражённо. — Говори, что Калика передал.

— Сказал, что Угодник узнал про беду от сравнивания миров. Где-то граница меж ними до того истончится, что чья-то мамка, считавшаяся в нашем мире мёртвой, головой пробьёт эту тонюсенькую стену. Мы все заохаем и признаем сие событие за чудо чудесное, а богомольные бабки за божий промысел.

Пока она с поломанными ногами будет лежать в больнице, нам нужно её выкрасть и домой спровадить. Угодник про всё это в будущем узнал. И про нас с одиннадцатым выведал, где мы будем в этот день мотаться. Поэтому Калику прислал с наказом, чтобы готовились к беде. И быстро сообщили девчушке-старушке, которую мне сыскать надобно.

Но когда её разыскивать, я не понял. Может сейчас, а может, когда про беду узнаем. Только я ни сейчас, ни потом, дороги к ней не знаю. А полномочий Калика мне… Или себе? Короче, нет полномочий каких-то. Всё понял?

— Вчера ты о другом щебетал. Всё про Второе Пришествие, да про Иисуса с поломанными ногами. Если тебе Калика про тётку сказывал, зачем божьего сына приплетал?

— А Калика о тётке ничего не сказывал, — еле выговорил я и сам испугался своих слов.

— Как это, не сказывал?! — взревел дедуля и спрыгнул с табурета. — Ты что же это? Всё, как есть, выдумал? Ирод царя небесного!

— Калика говорил слово «человек». Беда с человеком, а про то, что человек тёткой окажется, сам не знаю, откуда это в голове. И про Третью больницу он не болтал, и про то, что она не только ноги сломает, а ещё голову, когда пробиваться к нам будет. Об этом тоже ни слова не было, — перебирал я незнамо откуда всплывавшие воспоминания и сразу их озвучивал. — И моё отражение сегодня рожу скорчило, потом пальцем у виска крутило, а я всё о какой-то ментарфозии думал. У папки ещё про неё спросить хотел, когда он меня проиграл.

— Рановато ты начал видеть… Очнись, тебе говорят. Всё в порядке. Такие вещи нормальные, хотя аномальные. Но больно рано это с тобой началось. Ты что, и на девиц уже другим местом зыришь? — успокаивал меня дед, а сам продолжал расспросы.

«Оказывается, он обо всём таком знал и до сих пор молчал».

— Нет. Третий глаз у меня ещё не открылся.

— Какой ещё третий глаз? — почему-то не понял Павел.

— Который в тринадцать лет открывается. Которым на девок потом смотрят.

Дед не просто прыснул от смеха, дед от него чуть не порвался, как старая гармошка на свадьбе. Захохотал так, что, наверно, во всех мирах было слышно. Мне даже показалось, что голос у него стал раскатистым и могучим.

«Откуда столько сил на хохот берёт? А ещё старым прикидывается. Сам, вон, даже женским переливом смеяться не брезгует», — подумал я, а дедов