Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер

Я сказал:

– Можешь по этому поводу ничего не говорить.

– Принес я ей кофе, тут она уже плащ сняла. Я на диван напротив нее сел, как-то уже разговорились. Она говорит, у нее двое детей, в Рузвельтовскую начальную ходят, и Ларри – дальнобойщик, его иногда по неделе, по две дома не бывает. То в Сиэтл, то в Лос-Анджелес или там в Феникс. Все время мотается куда-то. Говорит, познакомилась с Ларри еще в старших классах. Гордится, мол, что все у них было как следует. Ну, там, гляжу, – уже немного посмеялась, когда я какой-то анекдот рассказал. Такой, что вроде по-разному можно понять. Потом спрашивает: а вы слышали про торговца обувью, который к вдове приехал? Мы над этим еще посмеялись, я ей еще один рассказал, позабористей. Ну, тут она уже от души смеется, курит вторую сигарету. Одно за другое, понимаешь что.

Ну и тут я ее поцеловал. Откинул ей голову на диван и поцеловал – и почувствовал, как ее язык ко мне в рот рвется. Понимаешь что? Так вот человек живет как по писаному, и вдруг все к чертям. Просто кончилась полоса, понимаешь ты?

Но быстро все и кончилось. А после она мне говорит: «Вы, наверное, будете думать, что я какая-нибудь гулящая». Раз – и ушла.

Я такой был взбудораженный, понимаешь? Диван поправил, подушки перевернул. Все газеты сложил и даже чашки вымыл, из которых пили. Кофейник вычистил. А сам все думаю, как я твоей матери в глаза посмотрю. Страшно мне было.

Ну вот, значит, так это началось. У нас с матерью все осталось, как было. Но к той женщине я стал постоянно ходить.

Женщина у бара соскочила с табурета, сделала несколько шагов к центру зала и принялась танцевать. Она мотала головой из стороны в сторону и прищелкивала пальцами. Бармен перестал подавать напитки. Женщина подняла руки над головой и, пританцовывая, закружилась на месте. Потом перестала, и бармен снова взялся за работу.

– Видал? – сказал отец.

Но я не сказал ничего.

– Так оно все и шло, – сказал он. – Ларри работал по графику, и я при любой возможности к ней заглядывал. Матери твоей говорил, туда-то пошел или туда-то. – Он снял очки и закрыл глаза. – Я этого никому не рассказывал.

Мне нечего было сказать. Я поглядел из окна на взлетную полосу, а потом на часы.

– Послушай, – сказал он. – Когда у тебя рейс? Может, на другом полетишь? Давай я еще выпить нам возьму, Лес. Закажи нам еще парочку. Я постараюсь побыстрей. За минуту дорасскажу. Послушай, – сказал он. – Его карточка стояла у нее в спальне возле кровати. Сперва мне было не по себе ее там видеть, и все такое. А потом привык. Знаешь, как человек привыкает? – Он покачал головой. – Поверить трудно. Короче, все плохо кончилось. Ты знаешь. Ты про это уже знаешь все.

– Я знаю только то, что ты мне рассказываешь, – сказал я.

– Я тебе расскажу, Лес. Я тебе скажу, что тут главнее всего. Видишь, много всего было намешано. Не то важно, что твоя мать от меня ушла. Вот послушай что. Лежим как-то мы в постели. Где-то около обеда время. Просто лежим, разговариваем. Я задремал, что ли. Так странно дремал, знаешь, даже что-то снилось. А сам себе говорю в то же время: не забывай, мол, скоро вставать и идти. Вот так, в общем, тут эта машина подъезжает, кто-то выходит, дверцей хлопает.

«Господи, – кричит она, – это Ларри!»

У меня в голове что-то помутилось, что ли. Помню, вроде думал, что, если убегу через заднюю дверь, он меня прижмет к забору и, может, убьет. А Салли, слышу, как-то дышит странно. Вроде воздуху ей мало. На ней халат, но нараспашку, и она стоит на кухне, головой мотает. И все это разом, понимаешь что. В общем, я тут стою почти голый, одежда в руках, и Ларри открывает переднюю дверь. Словом, я прыгнул. Просто взял и выпрыгнул прямо в ихнее панорамное окно, прямо сквозь стекло.

– Убежал? – спросил я. – Он за тобой не погнался?

Отец поглядел на меня как на сумасшедшего. Уставился в свой пустой стакан. Я взглянул на часы, потянулся. У меня побаливала голова, как будто давило на глаза изнутри.

Я сказал:

– Наверное, мне уже пора собираться. – Провел рукой по подбородку, поправил воротник. – Она по-прежнему в Реддинге, эта женщина?

– Ты ничего не знаешь, да? – сказал отец. – Ничегошеньки ты не знаешь. Только и знаешь, как книги продавать.

Мне уже было почти пора.

– Ох господи, извини, – сказал отец. – Его это подкосило начисто, вот что. Он на пол повалился и заплакал. А она с кухни не выходила. Там плакала. Упала на колени и молилась Богу, как следует молилась, вслух, чтобы муж слышал.

Отец попытался что-то еще сказать, но только покачал головой. Может быть, он хотел, чтобы что-нибудь сказал я.

А потом сказал:

– Ладно, иди, а то на самолет опоздаешь.

Я помог ему надеть пальто, и мы пошли. Я поддерживал его под локоть.

– Я тебя посажу в такси, – сказал я.

Он сказал:

– Я тебя провожу.

– Да ничего, – сказал я. – Как-нибудь в следующий раз.

Мы пожали друг другу руки. Тогда я видел его в последний раз. По дороге в Чикаго я вспомнил, что забыл кулек с гостинцами в баре. Не важно. Мэри не нужны были конфеты, ни шоколадный ирис в миндале, ни любые другие.

Это было в прошлом году.

Сейчас они ей нужны и того меньше.

Ванна[58]

В субботу после обеда мать заехала в торговый центр, в кондитерскую. Просмотрев каталог-скоросшиватель, где к страницам были приклеены скотчем фотографии тортов, она выбрала для сына шоколадный, любимый. На нем был изображен космический корабль на стартовой площадке и над ним россыпь звезд. На борту корабля зеленой глазурью будет написано «СКОТТИ» – как название.

Кондитер глубокомысленно слушал, как мать рассказывает, что Скотти исполняется восемь. Он был уже в годах, этот кондитер в забавном фартуке: этакая громоздкая штуковина, лямки проходят по бокам, охватывают спину и снова перехлестываются на животе, завязанные огромным узлом. Слушая женщину, он не переставал вытирать фартуком руки. Его влажные глаза следили за ее губами, пока она разглядывала образцы и говорила.

Он дал ей выговориться. Спешить ему было некуда.

Мать решила заказать торт с космическим кораблем и оставила кондитеру фамилию и номер телефона. Торт будет готов в понедельник утром, раз праздновать начнут в понедельник после обеда, – времени еще останется предостаточно. Только это и сказал кондитер. Никаких любезностей, одна короткая реплика, голая информация, ничего лишнего.

Утром в понедельник мальчик шел в школу. Они шли с другим мальчишкой, передавая друг другу