Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь - Михаил Шкаровский

В послевоенных воспоминаниях (в то время уже архиепископ Сан-Францисский) Иоанн о своей позиции в связи с преследованиями евреев, к сожалению, писал немного и скромно: «Сколько людей оказывало по деревням и городам бескорыстную помощь несчастным людям… Как сейчас вижу одну глухую, средних лет, еврейку с аппаратом на ухе, странствующую из дома в дом. Ей давали приют христиане. Это было одно из ужасных апокалиптических видений тех лет — люди с желтой звездой Давида, обреченные на заклание. Вспоминаю совершенный мною тайный постриг над одной еврейкой-христианкой, моей духовной дочерью, рабой Божьей Елизаветой, получившей вызов из гестапо. В значении этого вызова мы не сомневались. Благословляя ее на мученичество, я дал ей новое имя, Михаилы, в честь архангела Михаила, вождя еврейского народа… Конечно, как и всем, пришлось мне в те дни в гестапо подтверждать документами свое „арийское происхождение“ и говорить о своих убеждениях и о вере Церкви… Однажды следователь, допрашивавший меня, зная, что я принимаю в лоно Церкви всякого человека, без различия расы, спросил меня: „Ну а если бы Литвинов [646] захотел креститься (Литвинов в те годы был в Германии персонификацией того, что называлось „иудобольшевизмом“), — вы бы его тоже крестили?“ „Конечно, — ответил я, — если бы Литвинов покаялся и захотел жить во Христе. Церковь приняла бы его наравне со всеми“»[647].

В июле 1938 г. гестапо впервые поставило вопрос о высылке архим. Иоанна из страны. В соответствующем письме в Рейхсминистерство церковных дел от 27 июля подчеркивалось: «Иоанн, особенно в последнее время, снова вносит беспокойство в среду здешней русской эмиграции своими подчеркнуто дружественными евреям проповедями и высказываниями и сознательно пытается помешать усилиям антибольшевистски настроенных групп эмигрантов… Вследствие своей дружеской расположенности к евреям он уж много лет подвергается резкой критике национально-мыслящих русских эмигрантов». В целом же гестапо рассматривало о. Иоанна как «яркого представителя враждебного Германии и масонского церковного направления парижского епископа Евлогия»[648].

Министерство церковных дел исходило из своих собственных планов проведения унификации русской православной общины в Германии и включения евлогианских приходов по возможности мирными средствами в карловацкую Берлинскую и Германскую епархию. Поэтому оно предложило гестапо «наблюдать за развитием дела Шаховского», не прибегая к высылке. Неудачей закончилась и попытка гестапо второй раз поставить вопрос об удалении из страны архим. Иоанна и других евлогианских священников в июле 1939 г. Высылке помешало заключение 3 ноября 1939 г. компромиссного соглашения, по которому евлогианские приходы должны были войти в епархию Берлинскую и Германскую, но признавалась их принадлежность к юрисдикции митрополита Евлогия. Но и в дальнейшем архим. Иоанн подвергался различным преследованиям. Было запрещено издание его миссионерского журнала «За Церковь», в январе 1943 г. гестапо произвело обыск на квартире и книжном складе архимандрита и т. д.[649].

Особенно активно проявило свою позицию по отношению к холокосту евлогианское духовенство в оккупированной нацистами Франции. Близкие к митр. Евлогию люди так характеризовали его настроение в дни оккупации Парижа: «В эти дни Владыка сумрачен, озабочен и печален. Когда говорим о том, что кругом творится, он морщится и начинает волноваться: „Насильники, насильники… и что они с евреями делают!..“ А в одном из своих писем 26 октября 1944 г. митрополит писал: „…будучи убежденным националистом, т. е. верным и преданным сыном своего народа, я, конечно, совершенно отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно как, будучи православным, я чужд религиозного фанатизма… Выше всего чту свободу во Христе“»[650]. Позицию владыки разделяли почти все представители евлогианского духовенства. Хорошо известен, например, мученический подвиг монахини Марии (Скобцовой, Кузьминой-Караваевой). Имя ее увековечено деревом, посаженным в Роще праведников при музее жертв и героев Шоа «Яд ва шем» в Израиле.

Мать Мария возглавляла в Париже благотворительную и культурно-просветительную организацию «Православное Дело», почти весь период оккупации Франции постоянно помогавшую евреям. В целях регистрации понятие «еврей» впервые получило свое определение в этой стране в декрете от 27 сентября 1940 г., где говорилось, что евреями считаются принадлежащие к иудейской вере. В результате возникла острая необходимость в свидетельствах о крещении, которые могли помочь избежать унижений и ограничений. К священнику церкви «Православного Дела» о. Димитрию Клепинину начали поступать срочные просьбы о выдаче таких удостоверений евреям нехристианам. И он решил с полного одобрения матери Марии выдавать свидетельства о принадлежности к своему приходу. Вскоре в картотеке о. Димитрия накопились сведения о 80 новых «прихожанах». Согласно же нью-йоркской еврейской газете «Forward» от 17 апреля 1948 г. священник выдал сотни ложных свидетельств о крещении. При этом о. Димитрий не допускал вмешательства и контроля в этом деле. Когда из епархиального управления затребовали списки новокрещеных, он ответил категорическим отказом[651].

С марта 1942 г. французские евреи должны были носить отличительный знак — желтую звезду Давида. По этому поводу мать Мария, с самого начала считавшая, что гонение на евреев — бремя, общее для всех, говорила: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Неужели Вам не понятно, что борьба идет против христианства? Если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звезды. Теперь наступило время исповедничества»[652].

В ночь с 15 на 16 июля 1942 г. в Париже были произведены массовые аресты евреев. Большую часть из них загнали на зимний велодром. Благодаря монашескому одеянию матери Марии удалось проникнуть туда и провести там 3 дня. Она утешала детей, поддерживала взрослых, распределяла кое-какую провизию. С помощью мусорщиков ей дважды удалось устроить побег детей. С 15 июля у евреев возникла острая необходимость в надежных убежищах и в возможности бегства. Дом «Православного Дела» на Лурмеле стал таким убежищем. Один из его работников, Мочульский, писал: «На Лурмеле переполнение. Живут люди во флигеле и сарае, спят в зале на полу… И евреи, и не евреи. Мать говорит: „У нас острый квартирный кризис. Удивительно, что нас до сих пор немцы не прихлопнули“»[653].

Дом «Православного Дела» стал звеном целой цепи убежищ и путей бегства, которая образовалась по всей Франции. По воспоминаниям И.А. Кривошеина: «Здесь вопрос уже шел не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев [поддельные] документы, помогать им бежать в южную, еще не оккупированную зону, укрываться в глухих районах страны. Наконец, необходимо было устраивать детей, родители которых были схвачены на улицах или во время облав»[654].

В конце концов такая активная деятельность стала известна гестапо. 8–10 февраля 1943 г. последовали обыск дома и аресты. Арестованными оказались священник Димитрий Клепинин, мать Мария и миряне — Ю. Скобцов, Ф. Пьянов, А. Висковский и Ю. Казачкин. О. Димитрию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. В ответ показал свой наперсный крест с изображением Распятия: «А этого еврея вы знаете?» Так же стойко вели себя и другие арестованные. Так, Ф. Пьянов в ответ на обвинение в оказании помощи евреям ответил: «Помощь оказывалась всем нуждающимся, как евреям, так и не евреям, — такая помощь есть долг каждого христианина». Матери монахини Марии С.Б. Пиленко на допросе гестаповец крикнул: «Вы дурно воспитывали вашу дочь, она только жидам помогает!» На это София Борисовна ответила: «Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и вам грозила беда, то и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы», за что чуть было не получила удар по лицу[655].

Через несколько дней после ареста известный богослов о. Сергий Булгаков отслужил в церкви молебен об освобождении плененных, но вскоре по приказу оккупационных властей «Православное Дело» было ликвидировано, арестованных же отправили в германские концлагеря. О. Димитрий Клепинин умер 8 февраля 1944 г. в Бухенвальде, а мать Мария погибла в газовой камере лагеря Равенсбрюк 31 марта 1945 г., в Страстную пятницу. После нее осталось большое литературное наследство[656].

Приведенный пример помощи евреям со стороны духовенства Русского Западно-Европейского Экзархата во Франции является далеко не единственным. Так, в Париже, совсем недалеко от Лypмеля, ложные свидетельства о крещении выдавал настоятель Трехсвятительского подворья на рю Петель архимандрит Афанасий (Нечаев). А настоятель Свято-Троицкого храма в Клиши о. Константин Замбржицкий, сам находившийся в заключении, крестил 20 сентября 1941 г. в Компьенском лагере еврея И. Фондаминского. Был продуман и подготовлен план побега последнего через «свободную» зону Франции в США. Но Фондаминский решительно отказался от этого: он хотел разделить судьбу своих братьев, родных по плоти, и погиб 19 ноября в Освенциме[657].