Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь - Михаил Шкаровский

Далее в том же докладе митрополита на епархиальном собрании 16–17 июля 1946 г. содержится общая характеристика ситуации (реально существовавшей в 1942–1943 гг.): «Но самым ярким и жестоким нашим противником, недоброжелателем и вредителем был так называемый Амт Розенберга, а позже Восточное министерство. Это, в буквальном смысле, антихристианское учреждение причиняло нашей епархии, православным людям и, в частности, мне лично непрерывные огорчения, ибо оно всячески препятствовало нам осуществлять духовное окормление всех так называемых „остов“. Нашему духовенству было запрещено служение в лагерях, а „остам“ было строго запрещено посещение наших приходских церквей. Дети оставались некрещеными, новобрачные неповенчанными, умершие хоронились без церковного отпевания и т. д. Даже распространение духовной литературы было нам долгое время запрещено. Я просил, протестовал, писал ходатайства, лично посещал различные правительственные учреждения, но, к прискорбию, только с незначительными успехами. Только в отдельных случаях мне удалось пробить брешь в этой мрачной стене ограничений, запретов и притеснений: там, где в лагере был священник, я снабдил его св. антиминсом и, по мере возможности, церковною утварью, пожертвованною приходами, богословскими книгами и литературой. То же самое удалось мне в некоторых лагерях военнопленных. Но все это достигалось только величайшим трудом и путем обхода разных ведомственных распоряжений»[600].

Слова митр. Серафима подтверждаются архивными документами. Поначалу в отношении восточных рабочих соблюдался тот же порядок, что и для военнопленных — любая религиозная деятельность позволялась только людям из их среды. Порой среди восточных рабочих действительно оказывались священники. Например, 17 ноября 1942 г. русский профессор Кенигсбергского университета Н. Арсеньев писал в РКМ, что престарелый протоиерей С. Веселовский с Волыни используется на тяжелой крестьянской работе в Восточной Пруссии, и просил разрешить этому священнику душепопечение в лагере восточных рабочих. В подобных случаях разрешение давалось[601].

Использование священнослужителей «со стороны» исключалось. Так, когда митр. Серафим 16 апреля 1943 г. попросил РКМ позволить окормлять восточных рабочих переселенному из Гродно священнику П. Дубовику, то на соответствующий запрос министерства чиновник из ведомства шефа полиции безопасности и СД ответил: «Я не могу дать своего согласия»[602].

Священников среди восточных рабочих оказалось ничтожно мало, и их функции частично приходилось брать на себя благочестивым мирянам. Один из таких мирян — машинист паровоза — в ноябре 1943 г. писал в адрес русского монастыря преп. Иова в Словакии: «… в нашем лагере свыше 1500 человек, мужчин, женщин, всякого пола и возраста, а во всем округе таких лагерей много. Все они русские, во многих сохранилась вера христианская… И многие идут ко мне с вопросами и требами. И по мере моих слабых сил, как мирянин, я стараюсь в рамках мирянина проповедовать слово Божие и выполнять необходимые требы для верующего человека. Я просил и писал в Берлин о. архимандриту Иоанну и священнику о. Александру Киселеву, чтобы кто из священников приехал к нам, но, видимо, нет разрешения. Я получал от них крестики, Евангелие от Марка и от Иоанна вашего издания и молитвословы тоже ваши… Доступ к нам извне, чтобы приехать священнику отправлять христианские требы, — невозможен. Из всего видно — двери доступа к нам закрыты, мы, грешные, жаждущие источника живой воды, должны вариться в собственном котле. А посему внемлите нашим просьбам и помогите нам, грешным»[603].

Конечно, братия обители всячески старалась помочь духовной литературой и периодическими изданиями. В редакционной статье первого номера «Православной Руси» за 1947 г. отмечалось, что в годы войны газета «посильно обслуживала лагеря русских рабочих в Германии и проникала даже за проволоку к военнопленным, что строжайше воспрещалось немецким лагерным начальством»[604]. Только за январь — март 1943 г. монастырь преп. Иова получил 108 писем от восточных рабочих (среди них значительная часть коллективных), и почти в каждом просили прислать религиозную литературу. Редакция «Православной Руси» в связи с этим отмечала: «Многочисленные письма русских рабочих в Германии свидетельствуют, что (духовная) жажда огромна, что русский народ мучится вопросами духа и глубоко их продумывает и переживает»[605].

Большое количество литературы переправлял в лагеря Епархиальный миссионерский комитет, возглавляемый архимандритом Иоанном. Последний писал в своих воспоминаниях: «… до начала 1943 года для меня и моих сотрудников была возможность проникать в лагеря Словом Божиим, религиозными книжечками и листками. Через приходивших к нам в храм обитателей лагерей и верующих переводчиков… даже простой почтой, мы могли достигать Словом Божиим русских людей в лагерях и даже на родине… Тысячи писем, иногда коллективных и подчас удивительно трогательных, мне засвидетельствовали о вере народа, о его жажде духовной… Этот драгоценный архив после обыска, произведенного у меня в начале 1943 года, частью был захвачен гестапо с моим миссионерским складом, а частью сгорел в моей квартире»[606]. Некоторая часть писем восточных рабочих о. Иоанну, скопированных гестапо, сохранилась в государственном архиве. Например, в 1942 г. 4 русские девушки из Фленсбурга благодарили архимандрита за духовные книги и «привитую им любовь к церкви»[607]. По указанию властей восточные рабочие должны были носить на груди четырехугольник: голубое поле, а на нем белые буквы «OST», и о. Иоанн 24 марта 1943 г. произнес во Владимирской церкви Берлина ставшую широко известной проповедь «Восток имя ему». В ней говорилось о тайне надписи на груди униженных русских людей: «Имя Христово отпечатлено около их сердца…»[608].

Не допущенные на Родину русские эмигранты со всем нереализованным, десятилетиями копившимся стремлением быть полезными России, принялись помогать не по своей воле оказавшимся в Германии и находившимся в бедственной ситуации соотечественникам, для которых эта духовная и материальная помощь зачастую была единственным утешением и поддержкой, помогавшей выжить в нечеловеческих условиях.

Порой, как и в случае с военнопленными, священникам Германской епархии удавалось различными путями даже в 1942–1943 гг. проводить для восточных рабочих специальные богослужения в приходских храмах или проникать в лагеря. Об этом говорится, в частности, в письме женщины-звонаря православной церкви Лейпцига от 8 апреля 1980 г.: «Когда вблизи Лейпцига возникли первые лагеря, в которых содержались восточные рабочие — русские, украинцы, поляки и т. д., сперва им долгое время не разрешалось покидать их (лагеря). Позже они могли в сопровождении охраны заходить в церковь при условии — не искать никаких контактов, не исповедоваться, не принимать продукты и одежду, не оставлять письма или записки и т. д. Но в тесноте не слишком просторной церкви мы делали очень многое возможным. Они приходили, жалкие, голодные и босые, зимой в башмаках на деревянной подошве, на богослужении многие душераздирающе рыдали. Под охраной они снова преодолевали путь до своих лагерей, превышавший 10 км… Примерно в 1943 г. получили мы нового иерея, отца Кирилла Шимского, который загадочным для нас образом стал другом шефа лейпцигского гестапо. Это принесло нам некоторые облегчения. Священник мог с хором и мной, в качестве регента, по великим праздникам — таким как Рождество и Пасха, проводить богослужения в лагерях восточных рабочих»[609]. О подобных случаях говорилось в епархиальном журнале от 20 мая 1943 г.: «С разрешения местных гражданских властей в некоторых лагерях восточных рабочих священниками Германской епархии совершены в праздничные дни богослужения»[610].

В конце 1942 — первой половине 1943 г. немецкие органы власти особенно активно отвергали любую возможность присутствия восточных рабочих на богослужениях в православных храмах. В сообщении шефа полиции безопасности и СД от 14 января 1943 г., в частности, говорилось о запрещении посещать церковь и кино «остовкам», работавшим вне лагеря в домашнем хозяйстве[611]. В апреле 1943 г. перед Пасхой власти второй раз потребовали от митрополита Серафима, чтобы он запретил восточным рабочим посещать православные церкви. Владыка снова ответил отказом: «Я архиерей, и моей обязанностью является призывать всех православных людей ходить в церкви. Поэтому я не могу запрещать кому-либо приходить и участвовать в богослужении. Если вы считаете это недопустимым, поставьте ваших сторожей, которые будут не допускать в наши церкви остарбайтеров. Против этого я делать ничего не могу». Но германские власти не решились на такой шаг. Зная, что аналогичные требования будут предъявлены и к настоятелям приходов, и не имея возможности дать им распоряжение не повиноваться в этом случае властям, митр. Серафим нашел выход в том, что поместил в своем епархиальном журнале описание этого случая, надеясь, что приходские священники сделают правильный вывод. Так оно и было[612].