Истории мирового балета - Илзе Лиепа

Морис Берже (да-да, именно так!) появился на свет 1 января 1927 года в Марселе. Марсель, южный французский город, можно назвать балетным городом. Именно здесь в XIX веке родился другой гений танца – Мариус Петипа, которого мы вполне можем назвать своим, потому что все свои шедевры Петипа создал в России. Здесь же, в Марселе, в XX веке основал свою труппу еще один великий француз – Ролан Пети. Вот такой необыкновенный город.

Отцом Мориса был известный философ Франц Гастон Берже. В Бежаре смешалась не одна кровь, и он гордился этим всю жизнь. Это и турецкая кровь, потому что отец был родом из турецкого Курдистана, и каталонская, потому что мама хореографа родилась в Испании, а среди дальних родственников были даже выходцы из Сенегала. Такое невероятное сочетание, наверное, во многом определило неистовый темперамент Бежара.

В своей автобиографической книге «Мгновенья в жизни другого» Бежар писал: «Мое детство – со мной, оно никогда меня не покидало. Я опираюсь на него, когда мне приходится туго. Я протягиваю ему руку, и нередко в моих балетах персонажи протягивают к чему-то руку. Возможно, они протягивают руку к собственному детству». Морис, которого домашние ласково называли Бим, рос беззаботно. Он играл с другими мальчишками, мог вскочить на подножку трамвая и проехать несколько остановок, пока не начинал грозить кондуктор, ему нравился аромат свежего сыра, рыбы, улиток, но буквально за углом его уже ждала первая большая драма, наложившая отпечаток на всю дальнейшую жизнь: «Моя мама умерла, когда мне было семь лет. Я так и не смирился с ее смертью, она возвращается в моих балетах». Жизненный опыт, потери и приобретения – всё, что волновало его самого, – позже воплотится в его творчестве.

Вторая жена отца постаралась стать для Мориса матерью, и у них действительно сложились теплые отношения. Полетт много занималась с Бимом, «с выражением» читала ему пьесы и просто книги, и к тринадцати годам он уже самостоятельно проглотил почти всю классическую французскую литературу. Но самое главное – он бесконечно полюбил театр. Когда его спрашивали, кем бы он хотел стать, он отвечал: «Режиссером». Наверное, в этом было его призвание, потому что во всех своих постановках Бежар выступал не только как хореограф, но и как гениальный режиссер. Он был мастером мизансцены. В том, как он распределял танцовщиков по сцене, как объединял и разделял группы, была мощная драматургия. А в искусстве выстраивания кордебалета Бежара можно назвать вторым Мариусом Петипа.

Дома Бим ставил спектакли со своими кузинами и кузенами. «Настоящая жизнь – это театр», – определил он для себя. Возможно, увлечение театром помогало ему заполнить пустоту, которая образовалась в душе со смертью матери. Очень скоро он понял, что больше всего его влечет движение – танцы. Бывало, он проникал в Оперу, где выступала танцевальная труппа, – без всяких билетов, через артистический подъезд, – и с галерки завороженно наблюдал за разворачивающимся на сцене действом. А потом в его жизнь вмешалось Провидение, как он скажет впоследствии. Дело в том, что у Бима обнаружили сколиоз, и врач посоветовал заняться балетом, чтобы «исправить спину». Так в тринадцать лет (что очень поздно для серьезной классической подготовки) Морис Берже впервые вошел в балетный класс. Спустя три года он уже дебютировал в кордебалете марсельской Оперы. Конечно, уровень марсельской труппы был невысок, но дело не в этом – выйти на профессиональную сцену, пусть и в кордебалете, это было огромным достижением, почти чудом.

Ему везло – в его жизни произошла еще одна счастливая встреча. Первым преподавателем Мориса стала мадам Рузан, которая привила ему вкус и любовь к профессии. Впрочем, не только к профессии.

Из воспоминаний самого Бежара:

«Мой первый преподаватель, мадам. Она так же стара, как старухи Рембрандта. В руке мадам трость. Эта трость для нее – всё: третья нога, чтобы ходить, метроном на уроке, указующий перст для исправления ошибок, хлыст, когда мы не всё схватываем. Ее голос – это громоподобный голос Валькирии. Седая, она забивается в плетеное кресло, откуда вершит суд. Зимой заворачивается в кружевные шали – так обертывают бумагой нежные фрукты. Летом она приносит веер. Вообразите, каково под крышей в палящий марсельский зной. И мадам орудует своей тростью и веером, словно поднимает парус на мачте.

У меня нет балетных туфель, нет трико, нет денег – я в веревочных уличных тапочках и старых шортах.

– Бим, у тебя не ноги, а фаршированные кабачки! В мое время с таким сложением не осмелился бы никто заниматься танцем.

Мадам не находит ничего лучшего, как подстегнуть меня:

– Работай, ленивец!

Это “работай, ленивец” – два такта мадам. Их я не забуду никогда.

Вернувшись домой, я запираюсь у себя в комнате и засовываю стопы под кровать, чтобы развивать гибкость стопы. Я вишу на двери, чтобы вытянуться, я подтягиваюсь до изнеможения, чтобы расширить свою узкую грудь, и, стоя перед умывальником, обзываю нелестными словами свое отражение. Завтра – следующий урок.

Время от времени мадам приглашает меня к себе. Она обитает в большой захламленной комнате этажом выше. Вся ее жизнь собрана здесь в виде гравюр в рамках, статуэток, запорошенных пылью перьев. Еще есть стол, комод, кресло, вазы. Мадам ищет фотографии и открывает ящики. Находит, кладет передо мной.

– Здесь, видишь, это я в “Фаусте”. А здесь – в “Сильфидах”, какой красивый костюм.

На фотографии, снятой на улице, она почти не задерживается. Она здесь молодая, кругом деревья, много листвы. Мадам смотрит на меня и улыбается. Я держу спину и выдерживаю ее взгляд. Я люблю ее».

Настоящее имя мадам Рузан было Рузанна Саркисян. Вероятно, она иммигрировала из России еще до революции – о ее жизни почти ничего не известно. Привязанность юноши к ней была настолько сильна, что через некоторое время, когда мадам переехала в Париж, он отправился за ней.

Мадам поселилась в комнатке неподалеку от православного храма на рю Дарю. Очень быстро вокруг нее образовался круг учеников, и конечно же Бим был в их числе. Если уточнить, в классе были только девочки и – Морис. Сама мадам говорила: «У меня мальчики – любимчики. Девушка, которая танцует, мне неинтересна». У нее на коленях – большая чашка кофе, который она пила холодным, и рулон туалетной бумаги, от которого она отрывала кусочки, чтобы вытереть пальцы и рот. На ногтях – красный лак; длинными ногтями мадам щипала там, где «мышцы не на месте» (кто когда-то занимался балетом, поймет меня), и на