Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов

У кирпичных развалин спиртзавода, напоминающих останки разорённого дворянского гнезда, старый пруд с зеркально тёмной водой, обрамленный разросшимися кустами. И запах черемухи по берегам… Здесь такие серебристые пузатые карасики. Махонькие, прыгают в квадрате сетки. «Паук» почти неподъёмен для малыша, хорошо что двоюродный брат Вовка рядом, помогает, а сам посмеивается… Плавают рыбки в поллитровой банке с водой. Интересно их разглядывать. Ох, славный же улов сегодня получился для бабулиной кошки! Пусть только посмеет отказаться! Сами ловили. Да–а–а…

А от другой стороны речки пылится, вьётся, словно лёгкий дымок меж изб старой Ермоловки, а потом поднимается до самого верха увала просёлочная дорога. И течёт себе дальше, теряясь в золотистых хлебных волнах бескрайних полей. «Бывает всё, сынок…», — затихает голос в бесконечной невозвратной дали…

…И теряется дорога в тумане утреннем, и снова проглядывает сквозь него. А? Что это? Где? Пихты, ели, кедры, березки вокруг. Я иду проселочной дорогой вдоль хребта, пропитанного запахом таёжных трав, омытого дождями и талыми снегами, овеянного нескончаемыми ветрами, обожженного царственным светом солнца. Раннее утро. В руках у меня легкомысленный старенький картонный чемоданчик о двух замках с нехитрыми пожитками командировочного. Поперек дороги — частые лужи. Наверняка вечером здесь лил дождь.

Это моя первая командировка. Билет на поезд до маленькой станции Жайма, где остановка нескорого простого поезда местного значения — две минуты. Вот из–за тех коротких двух минут, которые ещё и на самую глухую сонную ночную пору пришлись, я и «погорел»: попросил проводницу непременно разбудить, попросил из–за боязни проспать станцию. А проводница — молоденькая девчонка–стажер и рейс этот у неё тоже первый в жизни. И просьба такая — тоже первая в жизни. И она тоже боится проспать и подвести пассажира. Станции и полустанки в тайге, да ещё ночью, да ещё человеку впервые всё это наблюдающему — все кажутся на одно лицо…

В общем, проводница разбудила меня на одну станцию раньше, и я спросонья там и вышел. И прочитал вслед уходящему поезду на станционном домишке вместо ожидаемого «Жайма» совершенно нежданное и неведомое «Аргиджек». Какой такой Аргиджек? Откуда он свалился на мою голову? Куда идти? Куда деваться? Кого искать?.. Поезд ушёл. В станционном домике тихо, темно и пусто. Просидев там некоторое время, не выдержал, вышел. В окнах бились отблески полночного огня. Это костёр. Возле него греются в продымленных телогрейках, фуфайках и куртках «шишкари» — кедровщики. Здесь и зрелые мужи и мелкая пацанва. Рядом с возлежащими по кругу — колоты, вальки — нехитрый скарб кедровщика. Почти все спят. Костёр, потрескивая, светится, догорает алым огнем из–под угольев. Светает.

Маневрирую с чемоданчиком между лужами. Просёлок параллелен железной дороге и в точности повторяет все её повороты, то отдаляясь от неё, то вновь с ней сближаясь. Через десяток вёрст вдали на склоне горы завиднелись жайминские избы. А ещё через некоторое время я уже в конце деревни возле дома, в котором по описаниям меня должен ожидать… Из–за угла тарахтя выворачивает мотоцикл с коляской. За рулём громадный мужичара с ручищами, в которых руль смотрится детской игрушкой.

В коляске лежит человеческое тело с заросшей щетиной засаленной мужской головой, запрокинутой неестественным образом. Всё вместе это — лежащее в коляске — напоминает кучу хлама. Если бы от водителя не разило со страшной силой всеми мыслимыми и немыслимыми видами алкоголя сразу, то совершенно невозможно было вообразить себе не только того, что он пьян, но даже и того, что он хотя бы на капельку выпивши. Настолько по трезвому он передвигался и смотрел.

Так я познакомился с Ивановым. Вообще же, это был не его участок работ. Просто возникла необходимость срочно выручить начальника строительства автодороги Зайцева, к которому с проверкой и ревизией явились три дня назад прокурор Медведев и налоговый инспектор Волков. Жизнь иногда почище анекдота: водителем у Медведева и Волкова, проверяющих Зайцева, был… Лисицын.

Бедный, бедный Зайцев! Только друг с вызывающей полное доверие простой несгибаемой русской фамилией Иванов мог его спасти! И спас. В коляске лежал не хлам, а прокурор района, проспиртованное тело которого Иванов вскоре успешно доставил к поезду и отправил по назначению. Примерно то же самое произошло и с Волковым, и с Лисицыным. Ну, а за машиной своей водитель проверяющих вернулся позднее и, разумеется, уже один. Запомнилось всё это потому, что самое нереальное в той незамысловатой истории — её абсолютная достоверность по поводу фамилий… Ну, и всего прочего, разумеется.

Старательская артель держала и терпела Иванова именно за его выдающиеся физические способности в деле уничтожения алкоголя и умение при этом не пьянеть. Или выглядеть таковым. Увы, сказок не бывает: через несколько лет тяжкой «работы» на благо артельщиков Иванов умер. Цирроз печени…

По насквозь промороженным окнам вахтовки заметались багровые отсветы. Всё. Мы на «Куюмбе‑2». Кое–как выволакиваю из машины свою окончательно занемевшую правую конечность.

В столовой целое меню: харчо, биточки, салат–обжорка, пирожки с повидлом, с мясом, чебуреки, на столах нарезанные луковицы, соль, расщепленный на дольки очищенный чеснок. По большому подвешенному к потолку телевизору — прямая трансляция передач НТВ. Почти дома, если не думать о многих сотнях вёрст тайги вокруг нас…

Заходят в столовку водители бензовозов, и тут же выстраиваются в очередь за селёдкой. Повариха, посмеиваясь, рассказывает мне после, что сама солит мороженую селедку, которую сюда, на «К-2», завозят с базы. Видать, посол украинский (повариха оттуда родом) пришелся по вкусу. С удовольствием пробую сам и убеждаюсь: не зря народ в очередь становится. Мужики в дорогу берут не только рыбку домашнего посола, но и пирожки с мясом, а вот с повидлом не берут. Видимо, мясо в пути для них важнее сладкого.

Круглые сутки гудит над «К-2» газовое пламя из скважины. По деревьям, словно по стенам, мечутся вокруг площадки странные ночные тени. Плавится воздух над факелом, клубами белого дыма, удаляясь в кромешную, морозную тьму.

Отпечатав документы, расписываемся в них — и я, и подрядчики: Лёха, Олег и Дима Злобин. Они торопятся обратно на свои объекты, и мы прощаемся. Вахтовка уходит. А я отправляюсь в свой самый дальний по счету «гостевой» вагончик досыпать остаток ночи. Нога болит уже не только в колене, но и выше, и ниже, и потому никак не удается успокоиться и заснуть. Закрываю глаза. Чернота. Не темнота, а именно чернота.

Открываю глаза: передо мной гигантская сорокаметровая в высоту полоса чёрного угля. Огромный чёрный кирпич длиной в два километра и шириной в пятьдесят метров: два миллиона кубометров угля! Я стою внизу, на дне карьера. Рядом ни души. Я кажусь себе невероятно маленьким возле этого нестерпимо чёрного колоссального кирпича. Сказать, что мне неуютно — ничего не сказать, ибо передать это ощущение нависшей чудовищной опасности, какое испытывает, наверное, любое живое существо, если ему вдруг приходится видеть перед собой нечто по величине своей неодолимое никаким разумом, словами невозможно.

Ну, что, дружище? Представляешь теперь: как в реальности выглядит абстрактная для тебя доселе цифра с шестью нулями?..

Слышу знакомый мягкий чуть картавящий голос, оборачиваюсь и вижу перед собой главного маркшейдера Переясловского угольного разреза Игоря Александровича Попова. Он торопливо, едва заметно заикаясь, рассказывает о текущих и грядущих планах, о недостающей (как всегда) технике — бульдозерах, самосвалах, о новом шагающем экскаваторе, который наконец–то запустили в работу. Потом разговор перетекает в нашу специфику: о методиках подсчета объёмов вскрыши, добычи, о горно–подготовительных работах, водонасыщенных горизонтах и так далее, и тому подобное…

Я почти успокоился. Мы поднимаемся на целиковую часть разреза, туда, где ещё колышется на ветру земная трава, и расстаемся у дороги, по которой Попов идет в сторону горняцкого посёлка. Вслед за ним спешит его любимый верный пёс. Чёрный, плотный — с нечеловечески тяжёлым взглядом… Той самой древней породы, которую называют «слугами дьявола», сторожащими врата ада. Той самой, которая служила Понтию Пилату, как о том пишет Мастер.

Кажется, сегодня вторник. Чёрный вторник. Я лечу в Абакан, а на дворе черный вторник для всей страны. Цены взбесились. Но рейсы не отменены, и трудяга Як‑40 с одним единственным пассажиром на борту, со мной, выруливает на взлётную полосу. Удивительное ощущение одинокости, когда вот так тебя отправляют в дорогу, а ни у кого из желающих улететь (кроме тебя) нет денег, чтобы отправиться в путь тем же рейсом. Я сижу в кресле, и нога моя ноет всё сильней.