Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов

Так, бранясь и препираясь, мы благополучно миновали узкий перешеек меж двух озер, и не достигнув второй точки (она осталась справа метрах в ста с небольшим), тем не менее точно прошли через точку номер три. По пути через примерно равные отрезки мы тормозили, а Дима, словно черт из табакерки, тут же выскакивал из кузова и с усилием втыкал в снег очередную веху. Когда ноги и спина окончательно закостенели, мы решили притормозить, чтобы выйти и размяться немного. В кабине было нестерпимо душно и сыро, зато на свежем морозном ветру со снегом — через пять–десять секунд становилось зябко, и примерно через минуту уже поневоле хотелось нырнуть обратно в люк насквозь пропахшего соляркой вездехода.

Господи! Почему в этой жизни постоянно надо что–то кому–то доказывать? Вот и этому заядлому ездуну Яну за каждым местом всё надо объяснять. А ещё свет в кабине выключил. Ему–то дорогу видать лучше, а мне экрана GPS-ки вообще не видать. И подсветку найти не могу в темноте… Ян великодушно передает мне свою зажигалку с синей подсветкой. Теперь весь наш грядущий путь видится мне в синем мертвецком свете фонарика его зажигалки, который кроме как для понтов прежде ни для чего не был пригоден.

Ему кричишь «влево», он согласно кивает головой и продолжает поворачивать вправо. И наоборот. А потом, когда уже точно надо брать правее, он вдруг спохватывается, что надо же было перед этим брать влево, и старательно берёт сначала влево, а потом ещё левее. Так повторяется бессчетное количество раз. И опять мы орем друг на друга. Я о том, что он меня не слышит, а он — что я слишком поздно говорю. И всё–таки мы каким–то непонятным образом в целом удачно проходим точку за точкой, поворот за поворотом, минуя невидимые во тьме, замерзшие и заснеженные озера, преодолевая невысокие берега заболоченных речек, останавливаясь только для дозаправки соляркой, которую в двух бочках, привязанных к верху кузова, везет второй ГТТ. Ну, и для установки вешек, конечно, постоянно останавливаемся. Но это уже не в счет. Примелькалось. Привыкли.

Миновала полночь. Мы все так же не спим. Остальные — кроме водителей и Димки, дремлют в кузовах своих вездеходов. Снегом напрочь замело окна вездеходов. Высунешься наверх, хватанешь ртом свежего воздуха, оглянешься назад, придерживая рукой тяжеленную крышку люка и назад. Только лицо всё влажное от налепившегося и тут же истаявшего снега.

Ян уже несколько раз засыпал на ходу. Руки на рычагах, а глаза… — то закрытые, то открытые, но совершенно стеклянные. Куда мы едем? Зачем? Всё почти забылось. Двигаемся. Останавливаемся. Поворачиваем. Всё воспринимается как–то отстраненно–механически… Чувства притупились. Остался только освещенный фарами трапециевидный клочок белой тундры в мутном молоке метели… И вот уже кажется, что из снежных бугорков возникают и быстро движутся поперек нашего пути бесчисленные мелкие белые зверьки: то ли мыши, то ли куропатки или зайцы. Как они мгновенно появляются из небытия, так тут же и исчезают в небытии. А вот прямо из–под снега возникает и поворачивается голова серебристого оленя, хлопая широко раскрытыми серебристыми же ресницами. И никто ничему не удивляется. Ни я, ни водитель. Я его спрашиваю, видит ли он. Он кивает в ответ. Наверное, видит, но, по–моему что–то свое. Никакой реакции. Главное: не уснуть окончательно.

Потому что уже четвертый час утра. И самое трудное ещё не случилось. Вот из пустоты впереди промелькнуло нечто тёмное и громадное, раза в два выше нашего вездехода. В первые секунды невольно кажется, что оно, это нечто — осмысленно–живое. Стоит и ждет нас, как какой–нибудь всеми забытый мамонт. Приближаемся. Нет. Это не галлюцинация. Это гигантская искореженная деталь какого–то исполинского ржавого механизма. Значит, здесь когда–то были люди. Люди или гоблины? Как они сюда попали? Откуда взялись? Когда это было? Сколько десятилетий назад? И что они делали этим механизмом на этой земле — невозможно сейчас вообразить, да и некогда воображать. Прямо за этой штуковиной виднеется край обрыва весьма серьёзной реки. Мы сворачиваем вправо. Подальше от всей этой байды.

Правее. Ещё правее. Всё. Стоп. Внизу перед нами широкая речная пойма, но в неё ещё нужно суметь съехать по волнистому склону. И не попасть в озеро, которое там, внизу, под склоном притаилось заснеженной лимонной долькой. И не провалиться в канавоподобную речку с полутораметровыми краями. Вырулить, одним словом.

Ян, уже ничего не слушая и бешено вращая зрачками, направляет машину по склону. Послушный ГТТ, аки бегущий сквозь кусты кабан, ломанулся вниз. Наше железное корыто пытается прикинуться санками, только перед нами, увы, далеко не детская горка. Впрочем, пугаться некогда и некому. Мы внизу.

Здесь, оказывается, и деревья есть! Хилые, правда. И друг от друга отстоят так, словно поссорились и ждут, когда их помирят. Но это нечто по сравнению с теми чахлыми кустиками обозначавшими берега речушек и озер, которые попадались нам до того. Между ними приходится маневрировать. Что за упертый характер у моего спутника! Видит перед собой бугор, покрытый снежным сугробом и упрямо лезет на него. Нет, чтобы обойти спокойно! Лезет и лезет… Наш вездеход за четверть часа насобирал перед собой громадную кучу снега, не продвинувшись вперед ни на метр, и только тогда с явным неудовольствием товарищ Ян повернул влево. Впрочем, это ненадолго. Метров через двести история повторяется. Наш ГТТ прёт буром на каждую возвышенность, будто хочет сравнять на своем пути всё подряд. Спорить с водилой бесполезно. Он не слышит. По–моему, это разновидность психоза.

Наконец, мы пересекли эту чертову пойму и выползли на самый берег. Димку на время этого «штурма» мы пересадили в другой вездеход ещё там, на склоне, перед импровизированием по соскальзыванию с горок. При всём при этом невидимая впотьмах небесная снеговерть продолжается ничуть не стихая. Даже по нарастающей.

Внезапно всё смолкло. Двигатель заглох. Ян молча вырубил фары. И мы поплыли куда–то в абсолютной тишине, в которой слышно, как угасает каждый звук, не успевая прикоснуться к соседнему.

— Ян, что случилось?

— Ничего. Соляра кончилась. Приехали.

— И что мы здесь теперь должны делать, по–твоему? И какого рожна ты сюда рвался, если знал, что солярка на исходе? Наши черт знает где остались! Ах, ты, гад!

В ярости я соскочил с места, выбрался из своего люка и стал наощупь перелезать в соседний, к Яну. Что я собирался сделать с ним, я ещё не представлял, но, по–видимому, ничего хорошего. К моему удивлению, на месте водителя я его не обнаружил. Удрал, значит.

— Ян! Яа–ан! Иди сюда, сволочь!

— Не пойду! Ты дерёшься.

— Да я тебя пальцем не тронул, Ян. Иди, иди скорей. Я тебе ничего плохого не сделаю. Я тебе только добра хочу. Правда–правда.

— Не верю. Зачем вылезал тогда?

Просто ноги размять. Иди сюда, не бойся… Иди ко мне, гадина такая!!!

В ответ молчание. Потом неуверенный голос.

Кажется, наши едут.

Да, ты что?!

Едут, едут! Точно едут! Слышите?

Ну, тут уже и мне померещилось далекое тарахтенье. Ага. Вот и свет мелькнул. Плетутся за нами наши голубчики!

Денис, приземистый смуглый мужичонка, водитель второго ГТТ вместе с Яном перелил соляру из второй бочки в нашу машину. И мы, как ни в чем не бывало, молча двинулись дальше… Все остальные, кроме водителя МТЛБ и Димасика, кажется, спят, как сурки, непробудным сном.

Наш вездеход снова загрохотал теперь уже по самой реке — влево за её поворот, затем вправо, подыскивая местечко для выезда на противоположный берег. Ян, как всегда решил взять оный с разгона в лоб. Опять ничего не вышло, только лед продавили под собой. Впрочем, вода не выступила, просто под гусеницами появилась какая–то полужидкая кашица из мокрого снега и льда. Видимо, место было достаточно мелким. Где–то под нами слышится хруст речной гальки.

Двадцать четвертая точка была в начале спуска в пойму, двадцать пятая — на речном берегу, а где двадцать шестая — одному Богу известно. Мы петляем то ли по руслу, то ли по какой–то канаве, то приближаясь, то вновь отдаляясь от невидимой двадцать шестой. Наконец, с надцатой попытки вездеходу удается взгромоздиться на край берега. И тут я вижу, что напротив нас, метрах в двухстах, не больше, сквозь кусты и белесую муть метели светятся фары остальных двух вездеходов. Прямо на противоположном, покинутом нами берегу. Ага, называется «на том же месте в тот же час». Кстати, который час–то? Шесть тридцать. То есть, в пути мы более суток. А если учитывать, что собираться в дорогу я начал часов с трех ночи, то на ногах нахожусьуже двадцать восемь часов. И конца этому пока не видать.

Так где же эта двадцать шестая? Стоит только направить машину в её сторону, как опять отовсюду выскакивают сплошные бугры, кусты и сугробы. И опять мы зарываемся в снег по уши…