Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

он совсем не понимал Иру. Она так часто его поддерживала и выгораживала, была с ним ласковой, несмотря на то, что он порой вёл себя далеко не самым лучшим образом…

— Ир… — Он решился просить то, что давно интересовало.

Она уже отвернулась, собираясь уйти, но вопросительно посмотрела на него через плечо.

— Почему отношения с Женей — секрет? Что тут такого?

Ира натянуто улыбнулась:

— А ты разве не знаешь? Весь лагерь, по-моему, в курсе.

— Нет, сплетни не слушаю.

— Ладно, скажу. Всё равно ведь узнаешь. Женя женат. Нет, он собирается развестись, но когда это будет… Не говори никому, ладно? Не хочу слухов. Ладно — узнают о нём, но если обо мне, что я чужую семью рушу… Дело житейское, но может выставить меня в очень невыгодном свете. Мы же в лагере, тут дети, мы все пропагандируем семейные ценности, и какой я им пример подам?

Юрка опешил от такой честности, но решил, что переварит эту информацию позже.

Ира вздохнула и напоследок сказала:

— Ладно, возвращайся на репетицию, а то скоро уже горн к ужину будет. Пообещай мне, что возьмешься за ум.

— Хорошо.

Уходя, она добавила:

— И перед Володей извинись.

В кинозал Юрка возвращался с твёрдым намерением сейчас же выдернуть Володю из репетиции и поговорить с ним. Прежде всего — действительно извиниться. Но, увидев, как худрук носится по сцене, потрясывая сценарием в руках, услышав его дрожащий от напряжения и усталости голос, Юрка понял, что сейчас — не время. Вспомнил слова, которые пару минут назад произнесла Ира, и решил вести себя как взрослый.

Сигнал горна, зазывающий на ужин, застал труппу врасплох. Актёры во главе с Володей ринулись искать свои отряды и строиться в столовую. Но договорились, что после ужина все, чья игра вызвала недовольство у Ольги Леонидовны, вернутся в театр и продолжат репетировать.

Когда выходили из театра, Юрка ткнул Володю в бок и улыбнулся — хотел как-нибудь обозначить свое присутствие и интерес. Володя тоже улыбнулся, но уж очень сконфуженно и натянуто.

Эта улыбка окончательно сбила Юрку с толку. Володя почти поцеловал его, а теперь был дёрганным и нервным, то бледнел, то краснел. Почему? Вдруг на самом деле не хочет? Вдруг он это из жалости? Но разве целуют из жалости? Ну, почти целуют… Надо было как-то пережевать все это, переварить, осознать.

На полпути к столовой Юрка понял, что у него совершенно нет аппетита, хотя не ел он с самого завтрака. Из-за этой улыбки всё стало ещё запутаннее. У Юрки в голове роилось столько вопросов, мыслей, догадок и сомнений, что он чувствовал себя жутко уставшим. И последнее, чего ему сейчас хотелось, — торчать в столовой среди гомонящей толпы, снова видеть неподалёку Володю, не сметь к нему подойти и только задаваться новыми вопросами.

Быстро перекусив, Юрка вернулся в пустой кинозал. Сперва хотел снова усесться за пианино, попробовать наиграть что-нибудь, но на зрительском кресле в первом ряду увидел забытую тетрадку. Он сразу узнал измятую обрисованную обложку — это была рабочая тетрадь Володи. Неужели забыл её, когда в спешке собирался на ужин?

Юрка поднял тетрадь, без особого интереса стал листать. Нашёл много карандашных заметок на полях. В основном технические: «Уля переигрывает», «пров. декор. лес.», «костюм для бабушки?» И подобные. Юрке почему-то было очень любопытно рассматривать эти заметки, хотя он и так знал многое — Володя озвучивал эти задачи на репетициях. Дочитав сценарий почти до конца, Юрка добрался до сцены с немцем и заметил перед ней надпись всего в одно слово: «Юрчка». Сердце пропустило удар, на мгновение сбилось дыхание. Володя написал здесь его имя, когда решил отдать эту роль ему, но как написал! Он хотел написать «Юрочка», но в спешке пропустил букву? Неужели про себя Володя называет его именно вот так ласково? Вслух он никогда его так не называл!

Пока остальной лагерь ужинал, Юрка читал и учил свои слова. Их было немного — всего несколько реплик, но те были сложными. Гестаповец Краузе был отрицательным, негативным персонажем, и этот злой образ никак не вязался у Юрки в голове с нежной карандашной надписью над его репликами.

Но Юрке хотелось приятно удивить Володю, и он начал репетировать. Ходил по сцене, читал свои слова пустому залу, воображал, что вот он: сидит за столом, перед ним Зина, и он ведёт допрос… Юрке казалось, что у него даже неплохо получается. Но потом заскрипела ступенька, и в зал вернулись актёры.

Компания собралась немаленькая: сам Юрка, ПУК в полном составе, Настя и Саня. К аутсайдерам присоединился и Олежка, хотя его игрой были довольны все. Ещё очень хотела прийти Маша, но Ира Петровна утащила её в отряд — репетировать танцевальный номер первого отряда для праздничного концерта на день рождения лагеря. Маша брыкалась, но пришлось идти, а Юрка порадовался тому, что вечер пройдет без её заунывного бренчания.

Пока малышня готовилась к прогону сцены с фашистами, Юрка с ПУК-ами и Володей сидели в зрительном зале на соседних креслах. ПУК молчали, но всё равно мешали Юрке, при них он обязан был делать вид, будто ничего особенного не произошло и не происходит, хотя внутри Юрки уже больше часа визжали сирены, гудели поезда, все дымилось и грохотало: «Хватай Володю и беги!»

— В чем-то Ольга Леонидовна права, — задумчиво произнесла потенциальная жертва похищения. — Партизаны находились там под постоянным подозрением. В Оболи две тысячи немецких солдат, колонна карателей. Смерть под пытками партизанам была обеспечена, только попадись… а мы играем так, будто герои вообще страха не испытывают!

— Ей не пионеры нужны, а актеры драматического театра! — возмутился Юрка. — «Мораль этого спектакля в том, чтобы показать, что каждый человек может быть героем», — повторил он слова воспитательницы. — Знаешь что? Мы настоящие не смогли бы воевать и тем более победить, как те дети, которые сражались в войну. А она просит, чтобы мы это сыграли.

— Ой, не болтай, Конев, накаркаешь. Всё мы сможем, — скривилась понурая Ксюша.

— Я же говорила, что надо современное ставить, — протестующе заявила Ульяна и негромко запела приятным голосом: — «Ты меня на рассвете разбудишь…»[6]

Полина равнодушно пялилась