Замок - Гурвич Владимир Моисеевич

— И это все на чем основано твое желание?

Каманин засмеялся.

— А ты полагал, что я должен был ответить, что за отведенное мне время я так и не познал истину и мне требуется еще одна для этого жизнь.

— Честно говоря, такой ответ меня бы не удивил.

Каманин сел на поваленное дерево и стал смотреть на исчезающее за лесом солнце.

— Садись рядом, Ваня, полюбуемся на эту красоту.

Нежельский примостился рядом с Каманиным.

— Скажи, Ванечка, а ты задумывался, а что такое поиск истины? Чего мы конкретно ищем и как должна она выглядеть? Это некое предложение, состоящее из пяти или десяти сокровенных слов или математическая формула, объясняющая сразу все или какой-то визуальный образ? Или вообще нечто такое, что мы и вообразить не можем? Но если нам неизвестно, как выглядит истина, в таком случае, что же мы ищем столько времени?

— Не знаю, Феликс, по-моему, никто не сможет внятно ответить на эти вопросы. Но возникает вопрос: что же в таком случае есть истина, если мы даже отдаленно не в состоянии понять, что это такое?

— А откуда мне знать, — пожал плечами Каманин. — Я все больше склоняюсь к мысли, что сознательно так сделано, что человеку не дано ее познать. Искать, пожалуйста, сколько хочешь, а найти нельзя.

— Но получается, что это полная бессмыслица! — воскликнул Нежельский.

— Совсем нет. Бессмыслица — это все наши смыслы, а бессмыслица — это то, что нам следует обрести. Она нас освобождает от стольких наших заблуждений, что мы должны ей низко кланяться в ноги. Неужели, Ваня, ты не понимаешь простой вещи, что ты за всю жизнь не произвел ни одной правильной мысли.

— По-твоему я прожил жизнь напрасно.

— Напрасно прожить нельзя, иначе тебе бы не позволили родиться. Просто тобой воспользовались ради неведомых тебе целей.

— Ты еще так никогда не говорил, Феликс. Ты всегда пытался вывести какую-то формулу, формулировку.

— Мало ли каких глупостей я не совершал. На самом деле, меня сейчас интересует несколько другое.

— Что же именно?

— Пойдем, дальше, а то засиделись, — предложил Каманин.

Они снова зашагали вдоль кромки воды.

— Ты, как и я, отец. Что такое родительская любовь? — спросил Каманин. — Ответь не как думаешь, а как чувствуешь.

Нежельский довольно долго молчал.

— Если ради своего ребенка готов пожертвовать чем-то таким, что для тебя имеет непреложную ценность, значит, в тебе есть родительская любовь, — произнес Нежельский.

Каманин долгим взглядом посмотрел на старого друга.

— Я сказал что-то не то, — забеспокоился Нежельский.

— Ты сказал то, о чем я думаю, — ответил Каманин.

— Но почему у тебя возникли такие мысли?

— Извини, Ваня, но в данную минуту я не готов поведать тебе об этом.

— Как пожелаешь, — сухо произнес Нежельский. — В молодости у нас не было тайн друг от друга.

Каманин, соглашаясь, кивнул головой.

— Это так, только в молодости все было легче. Нас ничего не останавливало, и это было так замечательно! Это и была настоящая свобода. Мы не боялись ни говорить, что думали, ни делать, что хотели.

— А теперь?

— Ты сам знаешь, что теперь и чем это все кончается. Мы стали крайне осторожными, все боимся довести до логического завершения.

Нежельский вдруг резко остановился.

— Ты говоришь о моей попытке самоубийства. Ты не веришь, что я не разыгрывал эту сцену, что я в самом деле хотел свести счета с жизнью.

— Так ли это важно во что я верю?

— Мне — важно.

— Тебе надо было освободиться от ужасного напряжения. И ты сам не знаешь, это было действительно самоубийство или его инсценировка? Ты не мог решить этот вопрос до самого последнего мгновения. И не решил до сих пор. Более того, никогда не решишь. Главное, ты достиг своей цели, а все остальное второстепенно.

— Я не хочу, чтобы ты меня утешал.

— И напрасно. Утешение тоже необходимо человеку. Все чувства, которые есть в природе, ему нужны. И надо ими пользоваться.

— Даже ненавистью, злобой, жестокостью?

— И ими — тоже. Мы не можем без них, они рождаются в нас непроизвольно.

— Но это же ужасно, Феликс!

Каманин взглянул на старого друга.

— Почему же, ужасно. В нас эти чувства есть, но мы с тобой мирно беседуем, не боимся, что накинемся друг на друга с кулаками. Любое чувство, которое нас заложено, можно блокировать и даже вообще удалить из сознания. Но для этого надо это чувство осознать и проникнуться желанием это сделать. Мы же поступаем наоборот, культивируем свои чувства. И что самое плохое, чаще всего бессознательно.

— Помнишь, если Бога нет, то все дозволено, — сказал Нежельский.

— Глупости это, Ваня, если Бог есть, то он везде и во всем. Иначе Он просто не нужен. Но он не может не быть. Просто он предоставляет нам широкий диапазон возможностей.

— Но тогда получается, что Бог ни на что не влияет?

— Он влияет на все, но в каждом отдельном случае по-разному. Все зависит от конкретных обстоятельств и людей. Одни люди ищут Бога внутри себя, а другие не ищут, даже если и верят в Него. Вот Николай сейчас Его ищет, мучительно, борясь с привычными представлениями о Нем. Не уверен, что их поборет, но я все же надеюсь. Самая большая ошибка — заменять Бога поисками веры. Но на этом основаны все религии. Тебе дают готовую картину мира, а в благодарность за нее обязан стать адептом этой конфессии, исправно выполнять все, что она предписывает, платить деньги, не роптать, не сомневаться. Когда я смотрю на молящихся, мне иногда становится тошно. Это массовое оглупление народа. Забить проходы для мыслей всеми этими постулатами.

— А ты не думаешь, Феликс, что эти постулаты вполне могут быть истинными.

— Не думаю, Ваня. И дело не в том, что я не верю в непорочное зачатие или в любой другой догмат, а в том, что истина начинает отдаленно светить, тогда, когда человек отправляется на ее поиск. И никогда — когда воспринимает уже готовый продукт. Даже если он вполне истинный. Только не для него. Потому что в этом случае он становится объектом для манипуляций. Все религии, все политические и социальные теории и системы способны существовать только при условии манипуляцией сознанием. Как только такая возможность исчезает, они тут же рушатся.

— Знаешь, Феликс, мне всегда смущали рисуемые тобой картины. В них было крайне мало света, сплошная механика.

— Я ли виноват в том, что так оно и есть. Света действительно крайне мало. Вот о чем я думаю: почему люди света и тьмы постоянно соприкасаются друг с другом, несмотря на всю конфликтность таких контактов. Люди одного уровня не могут замыкаться друг на друга, это было бы невероятным расточительством. Высокое должно нисходить, а низменное — подниматься, такова ротация духа во Вселенной. А встреча двух больших умов эту ротацию затормозило бы. И тогда уж точно не было бы никаких шансов на перемены, только на нисхождение. Нам еще многое предстоит узнать о стратегии духа, о том, в чем причина такого частого его падения на самое дно. Видишь, сколько у нас дел впереди. А ты собрался залечь на дно этого прекрасного озерка. Теперь ты понимаешь, как это неразумно с твоей стороны.

Нежельский несколько минут молча смотрел на озеро. Солнце уже село, и на водную гладь постепенно стала оседать темнота.

— Теперь вижу, Феликс. Пойдем-ка в замок.

94

Было очень душно, чего не наблюдалось в предыдущий вечер. Возникало ощущение, что воздуха не стало совсем. Эмма Витольдовна почувствовала, что больше не может находиться в номере, иначе просто задохнется и решила подышать воздухом на террасе. В замке нигде не горел свет, все то ли легки спать, то ли занялись ночными делами. Она тоже не стала его зажигать, ей было приятно шагать в темноте.

Эмма Витольдовна пересекла каминный зал и вышла на террасу. Здесь тоже было очень темно, плотно укутанная тучами небо не пропускала на землю света ни звезд, ни луны. Женщине показалось, что здесь тоже никого нет, но вдруг она заметила слабый огонек. Приглядевшись, она поняла, что кто-то сидит у самого парапета и курит.