Замок - Гурвич Владимир Моисеевич

Ладно, об Иване можно пока не беспокоиться, он явно не настроен на повторение попытки суицида, отметил Каманин. Но все равно после ужина надо с ним поговорить. Им давно пора это сделать, все последние годы они избегали такой возможности, устранились от обсуждения важных и принципиальных тем. А ведь раньше только об этом и говорили.

Беспокоила Каманина и Анастасия Владимировна. Но она вела себя тихо, ни на кого не смотрела, ни с кем не вступала в разговор, не считая Антона. Да и то, насколько мог судить Каманин, их общение сводилось исключительно к еде; она предлагала ему отведать то или иное блюдо, он, разумеется, соглашался, она клала ему еду на тарелку. Сам же Антон выглядел очень хмурым, демонстративно ни на кого не глядел. Впрочем, возможно, в данный момент его никто и не интересовал, достаточно было понаблюдать, с какой энергией перемалывали его челюсти пищу.

Мазуревичуте сидела вместе со всеми, но у Каманина, глядя на нее, возникало ощущение, что она незримо отделена от всех остальных сотрапезников. Она ела одновременно с большим изяществом и с большим аппетитом, с удовольствием запивая еду бокалом вина.

Заметив, что Каманин наблюдает за ней, она тут же послала ему улыбку и подняла вверх палец, кивая на свою тарелку, тем самым говоря, что все очень вкусно. С Рутой не бывает проблем, подумал Каманин, те, что у нее и появляются, она научилась решать их самостоятельно, не привлекая к этому других. По крайней мере, без крайней нужды. Это очень ценное качество. Жаль, что редко встречается.

Майя и журналист сидели рядом и о чем-то переговаривались. Каманин заметил, что дочь не сводит со своего соседа глаз, а вот он то и дело поглядывает куда-то в сторону. Каманин проследит за направлением его взгляда и обнаружил, что он упирается в Мазуревичуте. Ничего удивительного, в нее влюбляются все. Приятная, но не ослепительная красавица, но в ней заключена какое-та необъяснимая притягательность. По-видимому, таким вот образом через человека проливается божественный свет. И под его обаяние попадают практически все. Вот и его интервьюер тоже оказался жертвой этого незримого свечения. А вот через Майю такого излучения не происходит, она у них с Оксаной получилась слишком обычной. Ему даже бывает грустно от этого, ей по большому счету ничего не надо, кроме стандартного набора женского счастья. Что, впрочем, не так уж и плохо, по большому счету на нем держится весь мир. Не будь его, все бы давно обрушилось. Мужчины — это не та конструкция, способная обеспечивать его устойчивость, их постоянно куда-то тянет, их все время куда-то заносит, им хочется все изменить, часто не задумываясь о последствиях. Правда, сегодня все больше женщин ведут себя точно так же, и это крайне опасно, нарушается баланс в общественном устройстве.

Ростислав сидел рядом с матерью, Эмма Витольдовна то и дело посматривала на Каманина и делала какие-то наброски на бумаги. По-видимому, они были нужны ей для окончания портрета. Она показывала свои рисунки сыну, тот что-то негромко ей говорил, она в ответ кивала головой. Каманин вспомнил, что мальчиком Ростислав проявлял большую склонность к рисованию, учился в художественной школе. Но однажды неожиданно объявил, что больше не желает в нее ходить и вообще рисовать. Никакие уговоры на него не подействовали, и он действительно больше не прикасался к кисти. По-видимому, уже тогда он почувствовал, что ему выпадет совсем другая стезя. И не захотел растрачивать свои силы на то, что не пригодится в жизни.

От Ростислава всегда можно было ждать неожиданных поступков, этим он всегда нравился Каманину. Самые скучные и банальные люди — это предсказуемые люди, от них неспособны ни на что нового. А вот Ростислав всегда шел своей дорогой, у него было какое-то страстное пристрастие искать непривычные пути. Без этого жизнь казалась ему пресной и бессмысленной. Но поиск смысла может далеко завести. Именно это и происходит с ним.

Каманин задумался о состоявшемся с Ростиславом разговоре. Подчас жизнь выделает кульбиты, которые нереально предсказать. У него, Каманина, их было немало. И кажется, это с ним снова произошло.

Каманин перевел взгляд на сына Марии. Он сидел рядом с матерью и наблюдал за снующей вокруг стола молоденькой польской официанткой. Причем, разглядывал ее столь откровенно, что никаких сомнений в том, какие желания его одолевали, не возникали. Как мог у такой замечательной женщины появиться такой остолоп?

Каманин скосил взгляд на сидящую рядом Марию. Она заметила, что он смотрит на нее.

— С тобой все в порядке? — шепотом спросила она.

— Да, — так же шепотом ответил он. — Тебе не кажется, что за столом странная атмосфера?

— Почему?

— Никто не заводит общего разговора, да и между собой мало переговариваются.

— Наверное, все немного устали друг от друга, — ответила Мария.

— Полагаешь, по этой причине, — задумчиво произнес Каманин. — Скорей всего, ты как всегда права. Хотя как-то быстро наступила всеобщая усталость. А ведь завтра главный день.

— Ничего, все пройдет хорошо, — сжала она под столом руку Каманина. — Однажды надо было всех собрать, несмотря ни на что. Ты это сделал. А остальное уже от тебя не зависит. Они слишком все разные.

Каманин кивнул головой. Мария как всегда права, подумал он.

93

После ужина Каманин впервые заглянул в номер Нежельского. Тот лежал на кровати и читал. Каманин сел на стул.

— Что читаешь? — спросил он.

— Канта. Очень давно не перечитывал, лет двадцать, а то и больше.

— Признаюсь, я примерно столько же. Что ты хочешь найти в нем?

— Опору для своей жизни. Как замечательно он сказал: две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. — Согласен, Иван. Когда-то меня наполняли благоговением эти слова. Но затем я нашел другие: если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Когда я впервые это прочитал, то испытал настоящий шок. Я внезапно очень отчетливо осознал две вещи: во-первых, в какой глубокой иллюзии мы все прибываем, и во-вторых, дикость и варварство никуда не исчезли, а одели на себя маску благопристойности и развития. И когда она будет сорвана, мы получим страшные времена. И они были совсем по историческим меркам недавно. И я не вижу никаких причин, почему они снова не повторятся. Все условия для этого имеются. Нежельский внимательно посмотрел на своего гостя. — Сколько я тебя помню, ты всегда жил в ожидании апокалипсиса. — Ты не прав, я как раз делал, что мог, чтобы он не случился. Другое дело я ясно видел, как мало зависит от моих усилий. Иван, предлагаю прогуляться, что мы сидим в помещении. Сейчас начнется одно из самых красивых зрелищ в мире: закат над озером. — С удовольствием прогуляюсь, Феликс, — согласился Нежельский. — Ты помнишь, когда-то мы очень любили такие вечерние прогулки. — Да, любили, когда были студентами. — Каманин о чем-то задумался. — Жду тебя через десять минут у выхода из замка. Они шли вдоль озера. Вид, в самом деле, был красивый: красный шар солнца не спеша исчезал за лесом на другом берегу. Нежельский то и дело посматривал на своего спутника. — Феликс, мне кажется, ты чем-то озабочен, — вынес свой вердикт он. — Почему так думаешь?

— Я все же тебя знаю, знаю все выражения твоего лица. Полвека вместе — это не шутка.

— Не могу себе представить, что завтра семьдесят. Когда я был совсем молодым, то был уверен, что этого никогда не случится. Нет, в теории я понимал, что однажды, если доживу, стукнет столько и даже больше. Но это тогда казалось так далеко, до этого дня было так долго, что практически означало, что не произойдет никогда. А вот случилось.

— Скажи, а ты бы хотел начать все сначала? — задумчиво спросил Нежельский.

— Очень. Так много красивых женщин, с которыми еще не спал, так много книг, которых так и не удосужился прочитать.