Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голицын Сергей Михайлович[428]
Голицын Сергей Михайлович (1909–1989) — писатель, мемуарист, инженер-топограф, военный строитель, участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей. Внук московского губернатора В. М. Голицына (1847–1932). Первые рассказы для детей Голицын начал публиковать в 1930-х годах в детских журналах. В качестве топографа в составе строительных частей он прошел боевой путь до Берлина и был демобилизован только в 1946 году в звании рядового. Был награжден орденами и медалями. После войны Сергей Голицын работал инженером-геодезистом в Государственном проектном институте.
С 1959 года Сергей Голицын стал профессиональным писателем. Популярностью пользовались его книги о жизни советских пионеров — «Сорок изыскателей», «Городок сорванцов», «Полотняный городок» и другие. Он писал также краеведческо-исторические книги — «Сказание о белых камнях», «Сказание о земле Московской». Писал и исторические книги для детей («Ладьи плывут на север», «До самого синего Дона» и др.), выпустил несколько беллетризованных биографий художников. В последние годы жизни писатель работал над биографической книгой «Записки уцелевшего». Издана она была только после его смерти, в 1990 году. Затем переиздавалась.
Мои воспоминания о покойном Сергее Николаевиче Дурылине. Очерк
Я знал Сергея Николаевича, еще будучи мальчиком, с 1925 года, но особенно близко я сошелся с ним только после войны, когда вернулся с фронта.
Приезжал я к нему иногда посоветоваться по своим литературным делам, а чаще всего — «просто так», чтобы повидать его, послушать и побеседовать с ним.
Я — москвич. По специальности инженер-топограф, 80 процентов своего времени я нахожусь в командировках, разъезжаю по всему СССР, в свободные вечера занимаюсь литературным трудом и кое-что напечатал.
В те короткие промежутки времени, когда я бывал в Москве, я неизменно заезжал в Болшево к дорогому Сергею Николаевичу. <…> Уже подходя к калитке, испытываешь некоторое волнение: ну, как он себя чувствует? Не болен ли? Не занят ли? Я предпочитаю приезжать в будни по вечерам, когда никого не бывает и можно всласть с ним наговориться. Подымаешься на крыльцо, проходишь в переднюю, раздеваешься, а уж он идет навстречу в своих мягких туфлях. Я — высокого роста, он — маленький. Я наклоняюсь, мы целуемся; он говорит своим таким ласковым задушевным голосом:
— Сережа, как я вас рад видеть!
Он ведет меня в свою спальню-кабинет, усаживает рядом на диванчик. Я смотрю на его пухлое лицо, обрамленное зачесанными назад седыми волосами с остренькой седой бородкой, всматриваюсь в его чудесно-приветливые проницательные глаза, скрытые за толстыми стеклами очков.
— Ну, расскажите, расскажите, где вы были? Как там?
Он заставляет меня подробно рассказывать даже самые незначительные происшествия и не только с интересом слушает, но иногда вскакивает и зовет послушать Ирину Алексеевну. Он хочет знать все — как живут люди в тех краях, что делают. Какие там фабрики, как там с урожаем… <…> И обязательно сам расскажет об этом городе или об этом крае что-либо интересное и самое неожиданное, вспомнит какие-нибудь исторические сведения, или анекдоты, или случаи из биографии тех или иных деятелей прошлого, живших в этих краях, непременно спросит — сохранился ли известный историко-архитектурный памятник старины.
Невольно удивляешься:
— Сергей Николаевич, откуда вы все это знаете и помните?
А он в ответ только мягко улыбается и сощурит глаза.
Вообще его эрудиция меня просто поражала. Из области гуманитарных наук он мог свободно и с глубоким знанием предмета говорить и спорить о любой отрасли знаний. Дореволюционную русскую беллетристику он не только прочитал всю, но и очень хорошо знал и помнил даже мелкие подробности любого художественного произведения.
Иногда я оставался в Болшеве ночевать. Сам он ложился рано, а мне давал на ночь читать интереснейшие статьи из старых журналов XIX столетия. <…> Труды самого Сергея Николаевича о Ермоловой, Заньковецкой, а также неизданные главы из его самой замечательной и совершенно неоцененной книги о Нестерове я прочел в рукописях в такие болшевские ночи. <…>
В его книжном и папочном богатстве только кажущийся беспорядок. Он сам прекрасно разбирается в своей библиотеке.
— Сергей Николаевич, вы не знаете какой-нибудь рассказ о топографии?
Он на минуту задумается, встанет, подойдет к своим полкам и тут же безошибочно вытащит нужную книгу, а в этой книге перелистает минуту-другую страницы и найдет нужный мне эпизод в рассказе какого-либо ныне совершенно забытого писателя. Я знаю, много людей пользовались им, как живым справочником, и он всем оказывал помощь с большой любовью и искренним желанием помочь. <…>
Неисчерпаемой темой моих с ним разговоров был театр, в первую очередь Малый и Художественный. <…> Я называю какую-нибудь старую постановку и запомнившегося мне артиста на 2–3-х ролях. Сергей Николаевич схватывает меня за руку и горячо говорит:
— Как я рад, что вам понравился N. N., это же был замечательный артист!
Тут же он встает и через минуту достает из своего книжного царства папку, а из папки старую программу или газетную вырезку, где упоминается этот артист. <…>
О некоторых артистах, которых он близко знал и любил, он мог говорить часами, горячо, страстно. Таковы были — Яблочкина, Рыжова, вся плеяда Садовских, Турчанинова, Шатрова, Яковлев, Климов, Леонидов, Собинов, Яншин, Добронравов, Хмелев, Игорь Ильинский, Топорков. Высоко отзывался он также и о некоторых молодых артистах.
Но были и другие. Когда
