Песнь Бернадетте - Франц Верфель

Наиболее трудная задача выпадает на долю коротышки Калле. Его поставили следить, чтобы никто не пил из источника, который давно уже успел промыть себе канавку для стока в Сави. Но стоит Калле отвернуться, как кто-нибудь уже сидит возле нее на корточках и черпает воду. Полицейский хватает всех, кого удается, и составляет протокол. Штраф за нарушение запрета на воду источника составляет пять франков. Кто может уплатить сразу, платит наличными. У кого денег нет, тому вычитают из следующего заработка. В иные дни Калле приходится составлять до тридцати и более протоколов. Рив и его коллега, мировой судья Дюпра, измыслили более изощренную кару. Если проштрафилось одновременно несколько человек, то взыскивают не только с каждого в отдельности, но и со всей группы в целом. Городу от этой выдумки порядком перепадет, думает про себя Калле, а мне — шиш с маслом…

Единственный представитель власти, который постоянно появляется на публике, по-прежнему самодовольный и в наилучшем настроении, это мэр, инициатор государственного переворота. Лакаде лишь посмеивается над тревогами отцов города. У них просто нет стоящей цели. А у него такая цель есть. Скоро он взорвет эту бомбу. Новая проба воды уже доставлена великому Фийолю. А уж когда высокая наука скажет свое веское слово, когда она не только подтвердит, но расширит и углубит вывод простого аптекаря Латура, тогда будет одержана самая неожиданная из всех побед, какие знала история. Лакаде ни минуты не сомневается, что она грядет. Словно ослепительная молния сверкнет над головами французов отзыв великого Фийоля и, высветив проблему Массабьеля, раз и навсегда ответит на все вопросы. После этого останется только собраться синклиту знаменитейших медиков и бросить под ноги страдающему и погрязшему в невежестве человечеству чарующие слух слова: хлорат, карбонат, кальций, магний и, главное, фосфор.

На тайной встрече Лакаде уже открыл почтмейстеру Казенаву и хозяину кафе Дюрану свой смелый замысел. Надо не только построить огромную гостиницу, но и роскошное казино — по возможности с греческими колоннами, и все это посреди ухоженного парка на берегу Гава. А в Гроте самые хорошенькие девушки Лурда под веселую танцевальную музыку будут обносить знатных приезжих, жаждущих исцеления, волшебной водой источника в красивых бокалах. Адольф Лакаде в мечтах уже видит, как в город съезжаются полчища состоятельных гостей. Причем приезжают они по железной дороге — и пронзительные свистки паровозов пробуждают от векового сна самые отдаленные долины Пиренеев.

Бернадетта помогает по хозяйству. Бернадетта ходит в школу. Бернадетта ждет. И ждет терпеливо. В Пасхальный понедельник ей было даровано такое глубокое единение с Дамой, какого на ее долю еще не выпадало. В этот день она, «потрясенная чуждостью мира», едва смогла вернуться к реальности. Зато теперь она знает, что Дама вовсе не попрощалась с ней навсегда и что в ее последнем приветствии заключалось обещание новой встречи. А Бернадетта только об этом и мечтает. Так всякий глубоко любящий гонит от себя мысли о более далеком будущем. И ничто не противоречит ее надежде, что единение с Дамой будет длиться, пока она жива. Она считает вполне естественным, что интервалы между встречами становятся все длиннее и длиннее, ибо у Дамы столько дел и забот по всему миру, а Бернадетта так мало может ей помочь! Где именно будут происходить эти встречи — внутри Грота или снаружи, — ее не заботит. Она уже хорошо знает нрав Дамы и не боится, что жандармы или жердочки ограды воспрепятствуют исполнению ее священной воли. Дама сама найдет и призовет к себе Бернадетту. Все равно когда! Так проходят апрель, май, июнь…

На борьбу, которую она сама развязала, Бернадетта смотрит с полным безразличием. Нельзя даже сказать, что она к ней равнодушна. Для Бернадетты ее вовсе не существует. Она ничего в ней не понимает. И наблюдает ее как бы со стороны, словно заспанный ребенок. Для нее важно одно: чтобы прокурор, судья и комиссар оставили ее в покое. Она совершенно не слышит ежедневных кликов своих приверженцев: «О благословенная… О избранница Небес… О ясновидящая… О чудотворица!» Как ни невероятно это звучит, но и этих восклицаний она не понимает. Люди будто с ума посходили. Сама она никакого чуда не видит. Дама сказала: «Напейтесь из источника и омойте лицо и руки». Бернадетта сделала, как она велела. Вот и все. В чем же здесь чудо? Просто Дама знала, где под землей струится источник. Обо всех этих вещах Бернадетта ни с кем ни слова не говорит. Если же кто-то другой затевает разговор на эти темы, будь то мать или Мария, она молча удаляется.

Дочери Субиру приходится нелегко. В их дом приезжают любопытные со всего мира и засыпают ее своими глупыми и настырными вопросами. Бернадетта прячется от них, как может. Но тщеславные соседи, все эти Сажу, Уру, Бугугорты, Равали и в особенности Пигюно всякий раз вытаскивают ее из укрытия — они так ею гордятся! Бернадетте приходится отчитываться перед незнакомыми людьми. Ее манера рассказывать обо всем, что с ней произошло, вызывает глубокое разочарование. Девочка усвоила привычку отбарабанивать свою историю таким тусклым и безразличным тоном, словно все это не имело к ней самой никакого отношения и ее просто заставили выступать на ярмарке с какой-то древней легендой. Но за этим ровным бормотаньем скрывается терзающий ее стыд. Посетители то и дело пытаются тайком всучить семье Субиру деньги. И Бернадетте приходится во все глаза следить за тем, чтобы ее родные, а особенно братишки, не поддались соблазну. Это единственный пункт, по которому невозмутимая во всем остальном девочка не идет ни на какие компромиссы. Между ней и ее семьей со дня на день углубляется трещина. Отец, мать, сестра и братья — все они испытывают какой-то особый страх перед Бернадеттой. Им прямо-таки жутко жить под одной крышей с девочкой, состоящей в необычных отношениях с Небесами. Франсуа Субиру не возобновил своего обета и старается улизнуть к Бабу всякий раз, когда знает, что в кабачке не слишком много посетителей. Там он молча сидит где-нибудь в углу и тоскует. Нужду он уже не мыкает. Казенав взял его на постоянную работу и даже повысил жалованье. Луиза Субиру всегда и всем недовольна и ворчит. К славе своей необычайной дочери она уже успела привыкнуть. Однако февральские дни, на которые пришелся пик известности Бернадетты, миновали. И теперь эта провидица — просто ее дочь. Но беднякам приходится по одежке протягивать ножки. Иногда Бернадетта прижимается к матери с затаенной нежностью. Ей так хочется положить голову на материнские колени — как тогда, в ту первую, бессонную ночь на одиннадцатое февраля. Но именно в такие минуты сердце Луизы против ее воли как-то странно черствеет. И она делает вид, что ничего не заметила, хотя потом, когда она идет за водой или раскатывает белье, у нее делается так тошно на душе, что она не может сдержать слез.

Но хуже всего в школе. Жанна Абади и другие девочки держатся с Бернадеттой как-то натянуто и глядят на нее со странной смесью поклонения и насмешки. За партой соседки смущенно отодвигаются от нее подальше. С ней почти не разговаривают. И на переменках она бродит в одиночестве, держа в руках белый холщовый мешочек с завтраком. Для учительницы Бернадетта как бы вообще не существует. Даже в пустое пространство перед партами ее больше не ставят. В сто раз сильнее, чем все священники, вместе взятые, монахиня Возу возмущена идолопоклонством простолюдинов, толпами следующих за ничтожной девчонкой только из-за того, что ей якобы привиделась какая-то модно разодетая фея, ни единой черточкой не похожая на Матерь Божью. В душе дочери генерала Возу все восстает против того, чтобы придавать экстатическим видениям этой нищенки и языческим выходкам жителей глухих горных деревушек хоть какую-то значимость. Монахиня воспринимает все это как некий злокозненный бунт низших, во их же благо попираемых сил, которые угрожают взорвать прямой и горний путь истинной веры и истинного благочестия. Поэтому, когда настает время Бернадетте принять первое причастие, она крайне сухо сообщает девочке:

— По распоряжению господина кюре ты будешь допущена к Божественной Трапезе, Бернадетта Субиру. — Но сквозь сухие слова слышится: тебе дается из милости и милосердия, но не по заслугам. Так дочери Субиру даже хлеб ангелов посыпается солью.

Занятия в школе прекращаются, как и повсюду во Франции, пятнадцатого июля. На следующий день, когда тени становятся по-вечернему длинными, Бернадетта сидит на небольшом лугу возле ручья Лапака; место это расположено в стороне от города, противоположной Массабьелю. Она зачастила сюда с тех пор, как перестала ходить к Гроту. Здесь, под вековыми дубами Прованса, очень тихо. В просвете далекого ущелья в неподвижное небо вздымается бело-голубая вершина Пик-дю-Миди. У Бернадетты теперь уйма времени, чтобы все обдумать и все прочувствовать. Ее думы и чувства все время кружат вокруг одного-единственного вопроса: когда? С колокольни Святого Петра в Лурде доносится бой часов: четверть восьмого. Прежде чем звук умолк, Бернадетта слышит ответ на свое непрестанное «когда?». Ответ этот гласит: «Теперь». Это «теперь» облечено в какую-то особую тяжеловесную торжественность. С силой, не знаемой ею прежде, Бернадетта ощущает, что все ее существо разделяется на почти бесчувственную плоть и властный зов души. Этот необычайной силы зов заставляет ее вскочить на ноги. Она стремглав бежит в город, чтобы известить обо всем тетю Люсиль. Но по дороге передумывает. Сегодня ей не хочется, чтобы кто-то был рядом. Ей хочется быть наедине с Дамой. Но, к сожалению, ей не удается проскользнуть незамеченной: несколько наиболее рьяных почитателей тут же устремляются вслед за нею, а другие в это время спешат разнести по городу весть: Бернадетта направляется к Гроту.