Песнь Бернадетте - Франц Верфель

— Стоп! — перебивает его епископ. — Вы не хуже меня знаете, что ни я, ни вы не вправе прибегнуть к этому крайне опасному понятию. Лишь одна-единственная инстанция — Римская курия — вправе решать, имеем ли мы дело с подлинным чудом или же с фальсификацией…

— Вы совершенно правы, ваше преосвященство, — живо подхватывает декан. — Но чтобы Римская курия могла вынести решение, она должна иметь необходимый материал. Я, недостойный слуга Господа, припадаю к стопам своего епископа и говорю: не знаю, что мне делать. Весь мой приход живет в глубочайшей душевной растерянности. Лурд стал полем сражения — к сожалению, не только в переносном смысле: вчера жандармы применили оружие против толпы. Экзальтированные дамы вроде мадам Милле ведут себя вызывающе. Вольнодумцы извлекают из этих происшествий одно преимущество за другим. Трезвые, здравомыслящие головы уже не знают, что и думать. Да я и сам не знаю. И поэтому, монсеньер, смею обратиться к вам с настоятельнейшей просьбой: рассейте эту душевную смуту! Созовите епископскую комиссию для расследования всех обстоятельств, чтобы народ обрел, наконец, опору!

Тяжело опираясь на посох, епископ поднимается с места и шаркающей походкой подходит к письменному столу. Из ящика он достает пачку исписанных листов и швыряет ее на стол.

— Вот вам ваша епископская комиссия, — говорит он. — Ее созыв разработан во всех деталях.

— И когда вы велите ей начать работу? — взволнованно спрашивает Перамаль.

— Если Богу будет угодно — никогда, — обрезает его Бертран Север и раздраженным жестом приказывает ему не вставать. Потом подходит к окну и глядит на цветущие кусты сирени в саду. — Чудо — весьма и весьма страшная вещь, — бормочет старик, — все равно, признается оно или нет. Людей обуревают желания. Потому они и тоскуют по чудесам. И многие из наших верующих хотят не столько верить, сколько обрести уверенность. И эту уверенность должно принести им чудо. Господь Бог совершенно прав, лишь крайне редко ниспосылая нам чудеса. Ибо чего стоила бы вся наша вера, если бы каждый тупица ежедневно находил ей подтверждение. Даже ежедневное чудо богослужения таится в натуральных образах хлеба и вина. Нет, нет и нет, дорогой, сверхъестественное — яд для любой институции, будто то государство, будь то церковь. Возьмите явление, которое люди обычно называют гениальностью, — например, Наполеона Бонапарта. Что дал этот так называемый гений человечеству? Кровавую смуту. И многие святые, к которым мы взываем, в свое время тоже вносили в церковь смуту — правда, бескровную. Желание быть выше других или даже действительное превосходство над другими — это покушение на прерогативу Господа, которое мы, пастыри христианской общины, должны отвергать, пока нас не убедит какое-то неопровержимое доказательство Божественной милости. Церковь как мистическое Тело Христово есть совокупность святости, иными словами: каждая ее часть свята сама по себе… Коль скоро я, епископ, подключу к этому делу комиссию по расследованию, я тем самым не только официально признаю слабую возможность сверхъестественных явлений, но и их высокую вероятность. А это мне дозволено сделать, только если будут исчерпаны способы их естественнонаучного объяснения. Забежав вперед, я отдам на осмеяние не только свою епархию, но всю нашу церковь. Что доказывают два-три исцеления, чья фактическая природа не исследована авторитетным консилиумом медицинских светил? Не очень-то много. Ведь и вы сами, лурдский декан, воздающий хвалу девочке Субиру, все еще не исключаете полностью обман и безумие. Подумайте, что скажет наш высококритичный и высоконаучный век о епископе, который дает себя провести маленькой плутовке или безумице, уступает фантастическим слухам о святом источнике и назначает комиссию по расследованию обстоятельств чуда, чтобы в конце концов разоблачить мелкое жульничество! Вред для церкви был бы неизмерим.

Мари Доминик Перамаль ерзает на стуле и знаками просит дать ему возможность возразить. Но епископ отмахивается.

— Если же Дама из Массабьеля, — продолжает он, — воистину окажется Пресвятой Девой, что окончательно может решить только Рим, я покаюсь, дабы испросить прощение у Богоматери. Но до той поры я, епископ Тарбский, вижу свой долг в том, чтобы чинить ей все препятствия, какие только смогу.

Глава тридцатая

ПРОЩАНИЕ НАВСЕГДА

Недели бегут, а борьба против чуда все тянется и тянется. Супрефект Дюбоэ ругается на чем свет стоит. Виталь Дютур тоже, но еще больше злится Жакоме. Скучные городские канцелярии за это время превратились в отделы генерального штаба, где ежедневно куются планы борьбы с врагиней в Гроте Массабьель, которая даже в свое отсутствие каждое утро и каждый вечер собирает у Грота возбужденные толпы народа. В Немурских казармах пришлось разместить еще три жандармских бригады, так как д’Англа и его подчиненные давно уже не в состоянии своими силами обеспечить порядок. Каждые два часа сменяются постовые перед Гротом, который отгорожен от мира уже не тоненькой решеткой из жердочек, а плотной оградой из толстых досок. Появись теперь Дама, она оказалась бы пленницей. Именно так и представляют себе дело озлобившиеся жители Пиренейских гор: жандармы кощунственно взяли в плен благословенную посланницу Небес. И теперь дело чести вновь и вновь пытаться освободить ее хитростью или силой. Для жандармов же тягостно неделями стоять ночью на посту, который кажется им возмутительной бессмыслицей. Любой, даже самый строгий начальник не может не понимать, что измученные постовые, которым чуть ли не каждую ночь приходится вскакивать с тюфяка, то и дело засыпают на посту. В конце концов, они ведь не на войне с австрийцами или пруссаками, а всего лишь охраняют Грот от деревенских жителей из долины Гава, которые упрямо осаждают этот Грот. Правда, крестьянские парни из долины Батсюгер делают это с большим военным талантом. Они очень изобретательно придумывают разные ловушки, в которые и заманивают представителей государственной власти. Например, в три часа ночи вся долина реки погружена во мрак. Луна зашла. Лишь река одиноко и грозно рокочет в тишине. Ну, сейчас уж точно ничего не случится, решает в этот поздний час чернобородый Белаш, старший постовой. Два дня назад у него появилась новая возлюбленная, ожидающая его в роще Сайе. Ночь теплая, на дворе лето. Она назначила ему свидание в этот неурочный час. Белаш считает, что знает женщин как свои пять пальцев. Однако богатый опыт бабника не помогает ему догадаться, что деревенская девчонка спокойно рискнет явиться на свидание в столь поздний час ради того, чтобы оказать услугу Пресвятой Деве, а себе приобрести небесную покровительницу.

— Я отлучусь на минутку, — говорит Белаш младшему полицейскому Лео Латарпу, стоящему на часах. Латарпу, коллеге Бурьета, вся эта история уже до смерти надоела. За жалкие тридцать су ему ночь за ночью не дают вволю поспать. Ну что с ним может случиться? Подаст в отставку, вот и все дела; он уже твердо решил. Пускай себе Белаш отлучается, думает он, а я где-нибудь прикорну в стоге сена.

Парни из долины Батсюгер меж тем сидят в засаде в одной из пещер Трущобной горы, заранее выслав лазутчиков. Когда пост оголяется, они бегут к Гроту, бросают на заграждение паклю и прочие горючие вещества, чтобы не поднимать шума, и поджигают. Что толку, если начальство и наложит на Белаша строгое взыскание? На следующее утро тысячи паломников найдут лишь обугленные остатки заграждения, отделявшего их от Дамы. Они соберут остатки этого жертвенного костра и отнесут домой как трофеи. Однако парижская пресса заблуждается, считая причиной этих злых проделок, направленных против правительства, лишь фанатизм веры или суеверия. Жандармы точно знают: среди подстрекателей, иногда попадающих им в руки, нередко встречаются самые отъявленные вольнодумцы и атеисты. И по логике вещей последние должны бы радоваться, что государство взяло на себя ведение этой борьбы. Но человек так устроен, что поступает вопреки логике, и те атеисты настроены не только против Пресвятой Девы, но и — в не меньшей степени — против государства. Вот они и пользуются ничтоже сумняшеся удобным случаем сунуть властям палку в колеса. Они точно чувствуют, что Богоматерь Бернадетты создает очаг беспорядков и ставит священнослужителей в тяжелое положение, а также что бунт, каковы бы ни были его причины, не только в глазах префекта, но и в глазах епископа остается бунтом. После того как защитники Девы в четвертый раз разрушили ограждение, происходит нечто неожиданное. Все лурдские рабочие отказываются строить новое. Созывают плотников и столяров из окрестных деревень. Они приходят, слышат, в чем дело, и поворачивают домой. Даже самыми высокими заработками не удается заманить их обратно. Много дней Грот остается открытым, к стыду властей, потом жандармы, скрипя зубами от злости, сами берутся за инструменты и сколачивают новую ограду.