Песнь Бернадетте - Франц Верфель

Часть четвертая

ТЕНЕВЫЕ СТОРОНЫ БЛАГОДАТИ

Глава тридцать первая

СЕСТРА МАРИЯ ТЕРЕЗА ПОКИДАЕТ ГОРОД

Сначала все принимают обморок Бернадетты за особое состояние отрешенности, какое у нее бывало и раньше. Поэтому никто не испугался. И лишь когда много времени спустя Бернадетта, лежа на коленях у матери, открывает глаза, но лицо ее остается таким же мертвенно-бледным и черты его искажаются страшным удушьем, Луиза Субиру поднимает крик. Удушье усиливается, начинается сильный приступ астмы. Лицо девочки краснеет, широко открытые глаза блуждают, ища спасения. Бернадетта вот-вот задохнется. Через четверть часа приступ проходит. Но Бернадетта, вконец обессиленная, лежит на земле, не в состоянии шелохнуться.

Тогда Антуан Николо во второй и последний раз в жизни берет девочку на руки и бережно несет ее домой, на улицу Птит-Фоссе. Сзади следует плотная толпа перешептывающихся испуганных женщин; кое-кто из них держит в руках горящие свечи. С виду это шествие очень похоже на похороны, кажется, что пророчество дядюшки Сажу о близящемся выносе гроба из кашо начинает сбываться. Очень странно ведет себя при этом Луиза Субиру, на людях обычно всегда такая сдержанная. Она громко, чуть ли не в голос поносит Даму: почему это именно ее дитя, она сама и все ее несчастное семейство подвергаются столь жестоким испытаниям со стороны каких-то зловещих сил, которые ни кюре, ни епископ не признают небесными и святыми! И особа эта вовсе не Пречистая Дева Мария, а скорее исчадие ада, посланница дьявола, уж умные-то священники знают, почему они чураются Грота. Да разве может эта пришелица быть добрым духом, ведь она же так задурила голову ее бедной девочке, что та уже не годится ни для какой работы! А теперь, вместо того чтобы исцелить дитя от астмы, эта ночная красотка исподтишка чуть не задушила девочку, да так, что та ничего и не заметила. Мать осыпает Даму потоком ругательств и оскорблений, пока Бернарда Кастеро не обрывает ее:

— Прекрати, наконец, молоть чушь!

Доктора Дозу тотчас зовут к больной. Он предписывает немедленно доставить Бернадетту в больницу милосердных Неверских сестер. Но, осмотрев девочку, успокаивает родителей. Никакой новой опасной болезни у нее нет, это все та же застарелая астма, от которой девочка страдает с ранних лет. К ней добавилось сильное нервное истощение в результате напряженных недель с «явлениями».

«Истощение», наверное, самое точное слово. Смертельно уставшая от общения с чем-то запредельным, лежит Бернадетта в больничной палате. В первые дни вокруг ее кровати роятся какие-то химеры. Но Дама не приходит к ней во сне. Не приходит никогда. А наяву она не смеет о ней мечтать. Ей приходится вынести еще три или четыре приступа астмы. Однако интервалы между ними становятся все продолжительнее. Потом болезнь отступает. И пляска фантастических существ на стенах комнаты прекращается. Истощение мало-помалу отпускает ее худенькое тело. Хотя Бернадетта на первый взгляд и кажется слабенькой, ее молодой организм упорно цепляется за жизнь. Новый прилив сил делает более упругими ее мышцы. И однажды утром — прошла приблизительно неделя с того знаменательного прощания — она чувствует себя свежей и здоровой. Она вскакивает с кровати и спрашивает у дежурной сестры, нельзя ли ей вернуться домой. Сестра велит ей дождаться врача.

За это время доктор Дозу вновь нанес визит декану, и разговор опять шел о Бернадетте. Для слабенькой девочки, организм которой еще не созрел, к тому же астматички, кашо — абсолютно непригодное жилище. Недостаток света и воздуха раньше или позже обязательно приведет этого ребенка, и без того подверженного легочным заболеваниям, к чахотке. Необходима срочная помощь. Они быстро приходят к согласию. После этого Перамаль едет в больницу и от своего имени и от имени доктора Дозу просит старшую сестру милосердия покуда не выписывать Бернадетту Субиру из больницы. Для этого у него имеются важные причины, причем не только медицинского характера. Старшая сестра, успевшая привязаться к Бернадетте, с готовностью выполняет эту просьбу еще и потому, что надеется этой услугой задобрить грозного декана.

Перамаль велит позвать к нему Бернадетту, которая в это время сидит и ждет, что ее отпустят домой. Девочка глядит на священника отнюдь не так робко, как в феврале. Чего еще от нее хотят? Однако как изменился этот мрачный человек в сутане с той поры, когда намеревался гнать ее метлой из храма! Величественный Перамаль весь как-то съеживается, чтобы не напугать милую девчушку своей напористой мощью. В его хрипловатом басе даже не слышно привычных грозовых раскатов, которыми всегда сопровождаются его добрые дела. Сегодня за его приветливостью чувствуется даже что-то похожее на скованность и робость.

— Дорогая Бернадетта, — говорит он, — ты сейчас совершенно здорова и могла бы спокойно вернуться домой. Но мы с доктором Дозу решили, что будет лучше, если ты еще некоторое время побудешь здесь. Настоятельница по своей доброте согласилась. Что ты на это скажешь?

Бернадетта безучастно смотрит на декана и не говорит ни слова. А тот думает, что ей просто не нравится жить в больнице.

— Ты, естественно, не будешь находиться вместе с больными, дитя мое, — продолжает он. — Любому здоровому человеку, да и мне тоже, не захотелось бы этого. Поэтому тебе отведут отдельную комнатку, в которой ты днем сможешь делать все, что тебе вздумается. А ночью будешь делить ее с дежурной сестрой. Ты совершенно свободна. И можешь проводить с родными столько времени, сколько захочешь. Распорядок дня ты, конечно, должна соблюдать и вовремя являться в столовую, так как мы с доктором придаем очень большое значение тому, чтобы добрые сестры хорошенько тебя подкормили. Ты согласна?

Бернадетта молча кивает, ее черные глаза спокойно глядят на декана.

— Но это еще не все, — продолжает соблазнять ее Перамаль. — Мне известно, что посторонние люди очень часто надоедают тебе, а любопытные докучают расспросами. Мне бы хотелось этому воспрепятствовать. В этом доме ты будешь избавлена от назойливых посетителей. Старшая сестра просила передать тебе, что ты можешь гулять в большом и малом саду столько, сколько захочешь. Ты рада?

— О да, господин кюре, я очень рада, — отвечает Бернадетта и улыбается декану открыто и простодушно, впервые в жизни не испытывая перед ним страха.

Она в самом деле очень рада, обретя свободу и прибежище. Как ни привязана она к родителям, домашняя атмосфера в последнее время была такой гнетущей, и за каморку у Сажу ей приходилось платить выслушиванием бесконечной пустой болтовни. Зато теперь она сможет являться домой, когда захочет, и всегда у нее будет повод удрать: ведь ее тяга к одиночеству только усилилась. Когда она одна, она чувствует себя наедине со своей любовью, которая ничуть не ослабла в разлуке и только стала еще слаще от постоянной тоски. Какие воспоминания, какие картины будоражат ее чувства и воображение, все это наглухо замкнуто в ее душе; она не могла бы четко описать их другому человеку, даже самой себе.

Она просит дать ей какую-нибудь работу. Ей предлагают помогать на кухне. Теперь Бернадетта моет грязную посуду. Дома она была не очень-то расположена к этой работе. Но, как и все девочки-подростки, вне дома она радостно делает то, на что дома презрительно кривит губы. Среди сестер, работающих в больнице, есть несколько молоденьких и веселых. В кухне они даже поют. И Бернадетте это доставляет радость. Все в доме обращаются с ней деликатно, робко и даже с какой-то опаской. Никто не знает, чего можно ожидать от этой чудотворицы. Так, во всяком случае, кажется.

Комнатка, в которой живет Бернадетта, крохотная, с голыми побеленными известкой стенами, зато окна ее выходят в сад. Бернадетта может здесь предаваться своему любимому занятию: часами сидеть у окна в полной прострации, уставясь неподвижным взглядом на кроны деревьев. Время от времени ее застают за этим глубокомысленно-бессмысленным делом, которое у простых людей вызывает непонимание и потому раздражение. Пустой голове требуется, чтобы руки ежеминутно были чем-то заняты. А когда все дела переделаны, ее тут же клонит в сон. Одна из уборщиц, возмущенная ее бездельем, рассказывает привратнику, хорошему знакомому Франсуа Субиру:

— Сидит и сидит, какая-то чудна́я, щеки ввалились, и сама не шелохнется, только пялится в окно, как помешанная… Я ее трижды зову, а она не отвечает…

Привратник больницы Неверских сестер, тоже один из постоянных посетителей пивного заведения Бабу, приводит это высказывание в «медицинском уголке». Так называется стол, за которым собираются слуги лурдских врачей. Слуга доктора Лакрампа, опытный диагност, чья проницательность позволяет разгадать самую сложную болезнь, устанавливает диагноз, против которого не осмеливаются возразить его собутыльники: — Dementia paralytica progressiva sed non agitans[11]! Я еще несколько месяцев назад констатировал этот факт.