Эоловы арфы - Владимир Бушин

— Позвольте спросить, господин лейтенант, приходилось ли вам по части военного дела наблюдать хоть что-нибудь, кроме развода караулов?

— Мне? Я? — опешил лейтенант.

— Да, вам. — Энгельс метнул злой взгляд на говоруна. — У меня такое впечатление, что вы вообще никогда не задумывались о материальных средствах для достижения какой угодно цели, в том числе и военной.

— Дух народа — это, господин Энгельс, такая сила!..

— Да знаете ли вы, защитник духа, что у Пфальца самое большее пять-шесть тысяч бойцов, вооруженных ружьями разных систем, да еще тысячи полторы солдат, все оружие которых — косы?!

— Ну и что? — Лейтенант невозмутимо уставился своими веселыми светлыми глазами в негодующие глаза Энгельса. Тот не мог от возмущения говорить.

— Разъясни ему, Иосиф, — кивнул он Моллю.

— А то, дорогой мой, — заражаясь негодованием друга, сказал Молль, — что пруссаки могут двинуть против нас до тридцати тысяч штыков, хорошо подкрепленных кавалерией и артиллерией.

Лейтенант готов был, кажется, снова возгласить «Ну и что?», как дверь в номер неожиданно распахнулась и вошли восемь вооруженных солдат и двое гражданских. Солдаты, видимо выполняя заранее предусмотренный маневр, разместились вдоль стен, окружив таким образом комнату и всех, кто в ней находился.

Один из гражданских, высокий, с крупными чертами лица, подошел к Энгельсу и негромким скучным голосом произнес:

— Сударь, вы арестованы.

Молль вскочил, прижался в незанятый угол и дернул за руку Энгельса, заставив его сделать то же. Коренастая сильная фигура Молля, его глубоко посаженные глаза были полны решимости. Энгельс понимал, что Молль может сейчас затеять потасовку, последствия которой предугадать трудно: солдаты вооружены, а можно ли рассчитывать на помощь гостей-волонтеров, неизвестно.

— С кем имею честь? — медленно проговорил Энгельс, решив на всякий случай выиграть время.

— Людвиг Грейнер, член пфальцского революционного временного правительства.

— Я знаю всех членов правительства, — сказал Энгельс, удерживая рукой порывистое движение Молля.

— Я часто бывал в отлучках. Вот вам мандат. — Грейнер протянул бумагу. — А это Якоб Мюллер, гражданский комиссар города. — Он кивнул на соседа, тот чуть заметно склонил голову.

— И что же вы хотите, господа? Может быть, тут какая-то ошибка? Вы твердо уверены, что я именно то лицо, которое вам нужно? Знаете ли вы мое имя?

— Фридрих Энгельс-младший, — все так же скучно проговорил Грейнер. — А хотим мы только одного: арестовать вас, надеть наручники и увести.

Молль рванулся вперед и заслонил собой Энгельса.

— Только попробуйте! — Он грозно потряс своими огромными кулаками.

Капитан Сакс тоже сделал шаг навстречу Грейнеру и, сдерживая негодование, сказал:

— Если вы арестуете господина Энгельса, то я обещаю вам, что многие лучшие люди нашего отряда немедленно оставят его ряды.

Сторонники Энгельса плотным кольцом столпились вокруг него. Обстановка предельно накалилась, любое лишнее движение и резкое слово могли стать катастрофическими. Быстро все взвесив, Энгельс обратился к своим защитникам:

— Господа! Не мешайте им меня арестовать. Дайте им сделать их славное дело.

— Фридрих! Не играй в благородство! — выкрикнул Молль. — Или ты не знаешь, чем это может кончиться?

— Это кончится только их позором, поверь мне. Пусть все наконец увидят, что представляют собой некоторые члены революционного правительства Пфальца. Да, да! Не мешайте им.

— Оружие, господин Энгельс, — протянул руку Мюллер.

Молль, Сакс, два-три других горячих волонтера еще негодовали, спорили, грозили и убеждали, но Энгельс не внял им. Во избежание крупного конфликта, а может быть, и кровопролития он протянул Мюллеру пистолет, дал себя арестовать и увести. Последнее, что он слышал, уходя в окружении стражи, были слова Молля:

— Я сейчас же возвращаюсь в Кайзерслаутерн и доложу об этом диком беззаконии правительству! Совсем одурели — своих хватают!..

Ночь арестованный провел в каком-то маленьком, но прочном домике под охраной двух солдат: один из них сидел в соседней комнате, другой вышагивал под окнами.

В своей временной тюрьме Энгельс обнаружил большой кожаный диван, сразу завалился на него и крепко уснул, утомленный дальней дорогой, выпитым вином и этой неожиданной встряской.

Среди ночи Энгельс проснулся, тихонько встал и подошел к двери. Из соседней комнаты слышался сладкий храп часового. Выглянул в окно. И второй часовой тихо дремал на скамье. Пожалуй, не составило бы большого труда бесшумно вылезть в окно, вырвать у часового карабин, оглушить его и бежать. «Ведь у меня в биографии нет побега из-под стражи», — усмехнулся Энгельс. Но бежать сейчас, по его расчетам, не было смысла. Он вернулся на диван и снова уснул.

Утром явился жандарм.

— Одевайтесь и следуйте за мной, — строго сказал он.

— Куда, позвольте узнать? — спросил Энгельс, потягиваясь на диване.

— На допрос.

— Очень хорошо. Только распорядитесь, чтобы мне дали умыться. — Энгельс спустил ноги с дивана.

— Потом умоетесь. Вас уже ждут.

— Я ждал дольше — целую ночь. Если вы не дадите мне таз с водой и полотенце, никакого допроса не будет.

— Я повторяю: вас уже ждет очень важное лицо.

— Утром нет ничего важнее умывания, сударь. Разве не так, если этим занимается все человечество?

Жандарм вышел из комнаты, и минут через двадцать явился солдат с тазом воды и полотенцем.

Приведя в порядок свой костюм, умывшись, Энгельс в сопровождении жандарма пошел на допрос. Путь до городской магистратуры, где ждало важное лицо, оказался недолгим.

Войдя в кабинет, Энгельс не смог удержать изумленного восклицания:

— Каким ветром!

Перед ним в важной государственной позе сидел за столом Франц Циц. Он окинул холодным взглядом вошедшего и многозначительно проговорил:

— Было бы более логично, если бы вы объяснили, как очутились в этом городе и какова цель вашего пребывания здесь.

Энгельс ответил, что сопровождал друга, который отсюда должен был с секретной военно-государственной миссией двинуться дальше, но теперь, после его, Энгельса, ареста, этот друг отправился обратно в Кайзерслаутерн, чтобы доложить властям о творящихся здесь, в Кирхгеймболандене, беззакониях.

— Беззакониях? — переспросил Циц. — По-вашему, задержать человека, который неуважительно относится к восстанию пфальцского народа и подстрекает население против его правительства, это беззаконие?