Эоловы арфы - Владимир Бушин

Когда они остались одни, Маркс миролюбиво сказал:

— Все-таки признайся, что ты выдумала насчет ночных купаний. Это же так страшно — лезть в черную воду!.. Я знаю, у беременных женщин бывают иногда разного рода мании, некоторые, как видно, любят похвастать.

— Ничуть я не хвастаю, — улыбнулась Женни, — но, право, об этом потом. А теперь скажи мне, окончательно решено, что Энгельс возвращается в Пфальц?

— Да, ни о чем другом он не хочет и слушать. Ты же его знаешь!

Минут через пять со свечой в руке Маркс пошел посмотреть, хорошо ли устроился друг. Он бесшумно открыл дверь и поднял свечу над головой. Ткнувшись лицом в подушку, свободно распластав свое большое тело, Энгельс уже спал крепким сном человека, который прошел трудный путь и готовился завтра снова в дорогу.

Маркс подошел, поправил одеяло. В дверях еще раз обернулся, посмотрел на спящего.

— Спи.

И сам он всю ночь спал крепко, но ему дважды снилось одно и то же: черный шевелящийся хаос и белые плечи человека, удаляющегося в его глубину. Оба раза Маркс ощутил во сне чувство одиночества и тревоги.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Наутро они расстались. Маркс еще на день-другой оставался по делам в Бингене, а затем с мандатом Центрального комитета демократов Германии, выданным ему Д'Эстером, отправился в Париж под предлогом переговоров с французскими социалистами. Семья должна была последовать за ним позже.

Энгельс поехал опять в Кайзерслаутерн.

Прибыв туда, он обнаружил, что за дни его отсутствия в восставшей пфальцской столице произошли некоторые перемены. Раньше всего Энгельс узнал о том, что Феннер фон Феннеберг за прямую причастность к несуразной попытке взять крепость Ландау, предпринятой Бленкером, смещен с должности главнокомандующего. Это, конечно, радовало. Но тут же Энгельс и огорчился, ибо, во-первых, обязанности главнокомандующего возложили на семидесятилетнего штабного генерала Феликса Ракийе, поляка; во-вторых, Бленкер безнаказанно продолжал свои воинственные забавы. Он, как видно, хотел взять реванш за позорную неудачу с Ландау и с этой целью решил отбить у неприятелей родной ему Вормс, расположенный в Гессен-Дармштадте, в нескольких километрах от пфальцской границы, на левом берегу Рейна. Не встретив никакого сопротивления со стороны нескольких гессенских солдат, составлявших гарнизон, с барабанным боем, во главе преданного ему батальона герой вступил в город. Все гессенские солдаты разбежались, а два десятка из них, оставшихся по болезни, были торжественно приведены к присяге на верность имперской конституции. Все было прекрасно! Но на другой день рано утром с правого берега Рейна по городу ударила артиллерия. Это войска генерала Пёйкера стреляли самыми настоящими ядрами и гранатами. Кажется, не успел раздаться второй залп, как «освободителей» уже и след простыл…

Были и другие новости. Самой отрадной была, пожалуй, та, что наконец-то правительства Бадена и Пфальца договорились об объединении командования войсками. Главнокомандующим был назначен поляк Людвик Мерославский, имеющий довольно большой и разнообразный военный опыт, несмотря на свои тридцать четыре года. Сюда он прибыл прямо из Сицилии, где командовал революционными силами, правда, не слишком удачно.

В первый же вечер на квартиру к Энгельсу, снятую им на окраине города, явился Д'Эстер. Выслушав рассказ о непредвиденных приключениях на пути в Бинген, расспросив о Марксе, Вейдемейере и их семьях, Д'Эстер сказал:

— Раз ты вернулся, то, я думаю, ты не захочешь сидеть без дела. По поручению правительства я могу предложить тебе на выбор несколько гражданских и военных должностей.

— Нет, Карл!..

— Не спеши с отказом. Например, разве плохо, если бы ты стал командовать артиллерией?

— Но ведь этим занимается подполковник Аннеке. — Энгельс иронически подчеркнул слово «подполковник».

— Он теперь заведует мастерскими, изготовляющими боевые припасы.

— Отрадно. Я ему давно советовал заняться чем-нибудь подобным… Но дело не в этом…

— Не хочешь военную должность, займи гражданскую, Что ты скажешь по поводу должности заместителя министра внутренних дел?

— И та и другая должности очень заманчивы, и, поверь, я охотно принял бы их, если бы восстание носило пролетарский характер. Но у меня, Карл, есть опыт Эльберфельда. Я там взял на себя как раз артиллерию и фортификационные работы. Чем это кончилось, ты знаешь. Меня предали и изгнали!

— Но там с тобой рядом не было Д'Эстера…

— Был Мирбах. А он тоже имел немалое влияние, хотя, честно скажу, твое влияние здесь больше и ты можешь сделать больше.

— Ну вот!

— И все-таки я не соглашусь. Здешние хёхстеры, если им потребуется, и тебя предадут так же легко, как там предали меня. Нет, я не приму никакую должность — ни военную, ни гражданскую. Это и меня убережет от повторения того, что однажды уже было пережито, и руководителей восстания — от распрей. Я предпочитаю находиться на положении политического эмигранта, изгнанного из Пруссии.

— И до каких же пор?

— Если пруссаки действительно вторгнутся в Пфальц, если начнутся боевые действия, тогда я тотчас возьмусь за оружие, тогда меня никому не придется просить. Я хочу, я должен приобрести хоть какой-то военный опыт и не упущу удобный случай, если он представится.

Д'Эстер помолчал, явно огорченный решительностью отказа.

— Пойми, Карл, иначе я не могу, — нарушил молчание Энгельс.

— Видишь ли, — Д'Эстер озадаченно развел руками, — ты слишком приметная фигура, и все обратят внимание на твое неучастие в деле, оно покажется странным.

— Ты меня не совсем понял. Я не говорил о полном неучастии. Я буду принимать участие, и, может быть, довольно активное, но я не хочу занимать официальных должностей. Охотников до них здесь сейчас хватает. Я не хочу ничем связывать себя, как связал в Эльберфельде, ибо это восстание, как ты понимаешь, не наше, не пролетарское восстание…

— Но нужно, теперь же нужно хоть какое-нибудь доказательство твоей доброй воли. Напиши, например, статью, цикл статей для нашей правительственной газеты.

— Это я подумаю.

— Нет, я тебя очень прошу, очень.

Д'Эстер так настойчиво уговаривал, что Энгельс не только согласился, но и сразу после его ухода сел писать. Статья получилась решительной, страстной. Намеренно идеализируя положение, желая внушить читателям жажду борьбы, Энгельс изобразил Баден и Пфальц энергичными, сплоченными легионами, готовыми сражаться «на стороне свободы против рабства, на стороне революции против контрреволюции, на стороне народа против государей, на стороне революционной Франции, Венгрии и Германии против абсолютистской России, Австрии, Пруссии и Баварии».