Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями - Захар Прилепин

В любом случае избавить от предстоящей жизни он тебя не может, да и не вправе, но поддержать умеет как никто.

…как никто тут не поддерживает. Потому что в стихах Пуханова «ад» далеко не самое редкое слово, и «Содом» тоже. Он знает, как трава касается лица корнями (понимаете, о чем это?!), и если успокаивает, то самым неожиданным образом: «Ты дорожи своей бедой».

Я не уверен, что у Пуханова есть надежда на любовь и воскрешение. Но на что-то точно есть. На еще одну встречу. На еще одно слово. На месть, в конце концов:

Я родился от двух некрасивых людей,Уводивших в порожнюю степь лошадей.И на голой земле, где холодная страстьПо моей забродившей крови разошлась,Я родился под утро, сутул и горбат,Нерадивый любовник, негодный солдат,И скажу тебе так, и скажу тебе, какНеразменный в ладони грубеет пятак,Я приду, я найду вас на том берегу.Я приду, ваши черные книги сожгу.И зола не успеет в огне побелеть,Только ты не посмеешь о том пожалеть.

Ах, как хорошо. Я когда читаю это вслух, у меня настроение улучшается.

Хотя сам я рожден от красивых людей, да и сам Пуханов, насколько мы заметили, не сутул и не горбат ни разу, а как раз наоборот.

Но какие стихи зато.

И потом, мы все знаем, что классический текст на глаз, да еще при жизни поэта определить сложно. Стихи, как вино, им дай отстояться.

Но в случае с некоторыми текстами Пуханова так екает сердце, что уже наверняка понимаешь – это надолго, это и через полста лет будет читаться как сегодня.

Помните вот это, любимое мое:

Вены я перерезал садовым ножом,И они проросли, как сумели.Утром судного дня я покинул Содом,Посмотреть, как цветут иммортели.От счастливой судьбы, от красивых людейЯ вернусь молодым и любимым,Чтоб клевал мою кровь на снегу воробей,Как застывшие капли рябины.Чтоб леталось легко по земле воробьюИ душа не просилась на волю,Потому что тогда я его не убьюИ другим убивать не позволю.

Александр Кабанов

Бэтмен Сагайдачный

(М. : Арт-Хаус Медиа, 2010)

Вообще можно было бы назвать любую другую книгу Кабанова. Саша, быть может, обидится, но вообще отличие одной его книги от другой разительным не назовешь.

С другой стороны, а кто сказал, что они должны отличаться?

Нравится интонация Кабанова? – Очень. – Его парадоксальный, до некоторого рафинированного изуверства, ум? – Я в восторге. – Безупречная рифмовка и вообще выправка стиха? – О да. – Ну, и все тогда, иди прочь. – Иду.

Мы с Кабановым неплохо знакомы – причем познакомился с ним уже тогда, когда полюбил его стихи и почитал его за одного из лучших современных поэтов (и по сей день так думаю). Меня всегда удивляло в нем как в человеке, что Кабанов – совершенно не поэт. Он мог бы оказаться кем угодно. Из «криминальных». Из «органов». Из военных. Из медиа. Черт в ступе он мог быть, но вот не поэт точно.

Он никогда не демонстрирует ни склонность к парадоксам, ни тонкую или сложную натуру, ни вообще традиционную поэтическую привычку к самоподзаводу и некоторой истерии.

Он вменяемый мужик с обычными мужицкими проблемами и разговорами. О чем никогда мы не говорили за рюмкой водки – так это о поэзии.

И при этом «звуки нечеловеческой чистоты», которые он извлекает в одном стихотворении, водя пальцем по губам людей из горного хрусталя, – это как раз о его стихах.

Для поэзии Кабанова характерна одна совершенно немыслимая вещь. Его стихи ровны в своей близкой к абсолютной безупречности. У него не нужно выискивать блестящие, лучшие стихи. Они у него все лучшие. С любого места начинай цитировать – и не ошибешься.

Проснулся после обеда, перечитывал Генри Миллера,ну, ладно, ладно – Михаила Веллера,думал о том, что жизнь – нагроможденье цитат,что родственники убивают надежней киллераи, сами не подозревая, гарантируют результат.Заказчик известен, улики искать не надо,только срок исполнения длинноват…Как говорил Дон Корлеоне и писал Дон Аминадо:Меня любили, и в этом я виноват…

Видите, не ошибся.

Анна Русс

Марежь

(М. : Арго-риск, 2006)

Очень остроумные, голосистые, лишенные назидательности, всего этого привычного поэтического многословия, будто бы лежащие на ладони стихи.

Русс пришла в московский мир поэтических тяжеловесов и снобов, самоуверенных юношей и все познавших девушек, смотрела тихими татарскими (не совсем татарскими, но все-таки в Казани выращенными) глазами и, когда начались слэмы, по сути, уделала всех.

Ее стих, и так стремительный и воздушный, в авторском исполнении зазвучал просто обескураживающе. Я видел ее на сцене и был потрясен, какая природа там искрилась, ликовала, вскрикивала и проносилась от сцены вдоль и поперек рядов по-над самыми головами слушателей.

Русс в черном оперенье.

Она никак не выказывала своих амбиций – может быть, вообще не очень серьезно относилась к тому, что разом вошла в число первых поэтов столицы, а первой поэтессой стала точно.

Такое случалось в Серебряном веке, когда какой-нибудь юноша появлялся там, и сразу… Ну, помним, в общем.

Сергей Есин, ректор Литинститута, где училась Русс, предваряя однажды ее выступление, сказал, что так, как Аня, начинала Белла Ахмадулина. Потом в своем известном дневнике, еще раз осмысляя сказанное им вслух, Есин написал, что никакого преувеличения в его словах, пожалуй, не было.

Ощущения от Русс были те же: новизна, радостная женская сила – и нерусская какая-то тайна, строгое очарование.

Но после множества успешных и шумных слэмов, вышедшей книжки, «новомирских» публикаций и т.д., и т.п. Русс вдруг вернулась в Казань и, самое главное, писать, кажется, стала куда меньше.

Причины наверняка веские, но жаль, жаль.

В столице всего полно, поэтов хороших – просто завались, а Русс все равно не хватает.

Ну, хоть есть ее первая книжечка, маленькая, карманная, зачитанная наизусть.

Игорь Чурдалев

Нет времени

(Н.Новгород, 2002)

Поэтика Чурдалева по нынешним временам может кому-то показаться излишне прямолинейной, а смыслы, заложенные в стихах, – чрезмерно наглядными. У нас наглядности не любят, стремятся, чтоб в простоте ни слова. Простота нас, знаете ли, разоблачает – и не факт, что без одежды мы столь же хороши, как в своих нарядах.

Естественно, что простота Чурдалева обманчива. По сути, здесь тот же самый случай, что с Рыжим или Русаковым: ни о каком обмане речь идти на может, когда за все заплачено собой.

Другой вопрос, что за эту оплаченность чеков не дают, их никому не предъявишь в качестве доказательства – ее можно либо почувствовать, либо нет. А так ведь каждый может сказать: у меня вся боль натуральная, вся тоска невыдуманная и все печали патентованные. И не поймаешь поэта за лживый локоток.

Более того, Чурдалев – это еще и изжитая, имевшая когда-то место густопсовая гусарская бравада и прочие забубенные, не без манерности, понты. В нем ведь, как я догадываюсь, кипело все это: уверенность в своей единичности, едкий иронизм, жгучее желание поставить мир на место.

Но вот полвека минуло, остался сам с собою человек: честный только для себя, давно отошедший от поэтических соревнований, убивший в себе все до последней амбиции – и лишь не изживший привычку размышлять в рифму.

И все вроде ничего, только порою он, «пугая заботливых близких, / лицом омертвеет на миг / – и вспыхнут зрачки василиска / сквозь слезы, застывшие в них».

…Все перегорело и пепел разнесло, но зрачки эти нет-нет, да остановятся на тебе; и ты чувствуешь этот взгляд. Стихи Чурдалева – тот случай, когда прочитанное иногда достигает не эстетического эффекта, а физического.

Анна Матасова (она же – Урсула Дар)

Медвежья гора

(М. : Самолет, 2009)

Стихи Анны Матасовой – любовь с первого взгляда.

Потом, сами понимаете, с любовью могут быть разные отношения. Но это же не отменяет саму любовь – которая, признаем, не так часто случается.

Как оно было. Помню, у меня вышел роман «Патологии» в журнале «Север», в далеком 2005 году, и в том же номере была подборка стихов Матасовой. «Ну, за маму еще, за папу / по глоточечку пустоты». Мне дико понравилось. Я даже нашел через редакцию адрес Матасовой и послал ей письмо – с сердечной радостью и благодарностью. Сроду так не делал ни с кем – а тут не вытерпел.

Она из Питкяранты, там снежно, холодно.

Стихи Матасовой – полное ведро серебряного словесного льда. Потрясешь ведерко – в этом ледяном говорке и рокотке складываются стихи. Подержишь над ведерком руки – а от него, как ни странно, идет жар.