Поединок. Выпуск 7 - Эдуард Хруцкий

Дальше отходил так, как было запланировано. Выскочил к забору. Хрипя и задыхаясь, вылез через лаз наружу. Теперь — к старому дому. На бегу сбросил куртку. Прыгая, на одной ноге, пытался снять брюки, одна штанина застряла, не вылезала. Матерясь и зверея, он бросил в сторону с трудом снятые рабочие брюки. Оставшись в спортивном костюме, еще раз оглянулся. Погони не было. Пистолет за пазухой. Можно выходить. Стараясь двигаться бесшумно, вышел на улицу. Косой сидел за рулем, нетерпеливо поглядывая в его сторону. Крайнов свалился на заднее сиденье. У–у–ф!

— Как дела? — спросил Косой тихо и робко, как будто бы это был не он.

— Гони скорей! — только и вымолвил Крайнов.

— Деньги взял? — лицо шефа исказилось. По смертельной усталости на лице, по тому, как беспомощно упал на заднее сиденье Рудик, он понял все.

***

…Казалось, этой лесной дороге не будет конца. Вот уже несколько часов, напрягая последние силы, не щадя себя, не давая ногам ни минуты отдыха, уходил Крайнов все дальше и дальше от того страшного места, страшнее которого в жизни не бывает ничего. Под горячим июльским солнцем смешанный с колючей хвоей песок раскалился, идти по нему было пыткой, но его не останавливало ничто. Проваливаясь по щиколотку, он все шел и шел. Его лицо, шея, руки, словно пудрой, покрылись мелким золотистым песком, рубаха намокла от пота, волосы неприятно спадали на лоб. «Пудра» попадала в глаза, скрипела на зубах, не давала глубоко и свободно вздохнуть. Тупыми, гулкими ударами билось сердце. Он шел и шел вперед.

Бабушкин дом он увидел издалека. Сама бабушка три года назад умерла, дом стоял заколоченным. Вот к нему он и шел через все трудности и преграды. Этот дом он узнает среди тысячи других. Только по одной покосившейся террасе и одинокому, забытому серому журавлю колодца. В прошлое лето он приезжал сюда в поисках старых икон. Оставалась от бабушки одна «Божья матерь», прихватил он ее и в Москве сразу продал Носу, как потом понял, за бесценок. Надеялся еще сшибить одну–две иконы, но зайти в чужие дома испугался. Хоть двери в деревенских домах не запирались, утащить побоялся. Вдруг поймают, здесь для воров законы строгие.

Дом стоял на косогоре в стороне от деревни. Вдруг Рудик заметил, как в правом незабитом окне дома дрогнула занавеска, потом резко кто–то распахнул рамы, и в глубине комнаты мелькнуло девичье лицо. Мелькнуло на мгновение, но он его узнал. Это — Надя, его Надежда.

Отойдя от леса метров на двести, Крайнов случайно, боковым зрением, увидел, как слегка колыхнулась упругая нижняя ветка невысокой елочки, стоящей на самом краю к полю. В его сторону выдвинулся ствол винтовки. Какой–то осторожный и жестокий стрелок, скрывая лицо за ветками, начинает целиться в него. Он понял: выстрел оборвет жизнь. Двести метров для винтовки не расстояние, но прицелиться должен любой, даже очень искусный стрелок. Тем более он сразу не выстрелит — все–таки один патрон. Для этого стрелку нужно несколько секунд. А если Рудик не покажет вида, что заметил, тот будет целиться дольше обычного.

Нет, он, Рудька Крайнов, себя так просто не отдаст! Собрав в кулак все силы, всю волю, он прошел еще несколько шагов вперед. Один, два, три, четы… Резко в сторону, раз! Два шага вперед, влево, раз! Резкими, длинными прыжками он уходил от прицела стрелка, все дальше и дальше от него удаляясь. Пробежать еще метров двести — и стрелок в него не попадет.

В этот момент из дома навстречу выбежала Надя. Она бежала в своей красивой белой кофточке с вышивкой на груди, протянув к нему руки, бежала через голубое овсяное поле, не понимая, что может стать случайной жертвой жестокого стрелка.

Сухой выстрел ужалил слух, остановил. Но сначала он услышал полет пули. Оборванной струной она пролетела где–то в стороне, не причинив ему вреда. Все, кажется, ушел! Цел!

Но почему медленно опускается на землю Надя? Почему у нее такое печальное лицо? И вдруг Надя подняла на него свои печальные глаза и стала пропадать, растворяться в серо–зеленом цвете. Неужели за все нужно так дорого платить? Неужели это кара за его деяние? Он подскочил, протянул к Наде руки… и наткнулся на холодную стену. Тут он проснулся. Все понял и закричал…

***

В небольшое зарешеченное стальными прутьями okhq пробивался бледный нерадостный свет, напоминавший о том, что наступило очередное утро. Голубым облаком растаял сон, уступив место тяжкой реальности. Мысли, мутные и свинцовые, сдавливали обручем лоб и виски.

Он еще немного полежал, не в силах подняться, потом вздрогнул, резко вскочил на койке, лихорадочно отыскивая под подушкой папку с бумагами. Найдя, развязал тесемки, развернул, стал доставать страницу за страницей копии документов, собранные после заключения в следственный изолятор. Все бумаги целы. Он знал наизусть каждую фразу, запятую… Ведь над составлением этих писем он просиживал целые дни, подыскивая самые точные слова, переписывая по нескольку раз каждую строчку. Эти бумаги были сейчас в его жизни самыми важными. Дороже их сейчас ничего не было.

Перечитывая их ежедневно, он находил все новые и новые аргументы в свое оправдание, поэтому раз от разу нападение на кассу завода представлялось ему все более невинным. Он даже стал сомневаться в своей виновности и иногда злился на то, что его держат под стражей. Что случилось, того не вернешь! Зачем же теперь над ним хотят совершить расправу?

«Прошу Вас учесть, что без отрицательного влияния Горчилова я никогда бы не встал на преступный путь. Прошу учесть мою молодость, неопытность…»

Прочитал эти слова и не поверил, что сам их написал. Ему показалось, что текст о помиловании писал какой–то другой человек, очень образованный и умудренный жизнью. Уж больно строчки эти за душу хватают, в самую точку бьют. Если бы ему самому пришлось рассматривать такую просьбу о помиловании, он решил бы не задумываясь…

— Все бумаги, собранные в папке, он написал здесь, в камере. Сразу же после приговора. Принес тогда по его просьбе контролер стопку бумаги и тонкую шариковую ручку. За ночь, в один присест, написал больше ста листов, и как написал!.. Даже сейчас, перечитывая текст, он не мог зачеркнуть ни одного лишнего слова. В свои способности он верил всегда, стоило только ему захотеть.

Русский язык и литература давались всегда с трудом. В школе за все десять лет больше четверки никогда не получал. Классный руководитель Варвара Ивановна сколько раз повторяла: «У тебя, Крайнов, с лексикой слабовато, а русский язык — такой богатый! Нет в мире языка, на котором можно выразиться более точно. Тебе нужно больше читать!»

После приговора он метался в следственной камере, как зверь в клетке, и вдруг почувствовал, что стал ощущать самые тонкие эпитеты, мельчайшие языковые нюансы. При составлении прошений, ходатайств о помиловании, жалоб и заявлений он подбирал такие точные слова, словно всю жизнь занимался словесностью. Случилось так, что много раз прежде слышанное слово теперь, на бумаге, приобретало особый смысл.

«Прошу Вас проявить! ко мне милосердие. Мне трудно себя защищать и писать что–либо в свое оправдание. Я просто пишу, надеясь на Ваше великодушие и справедливость, замените мне…»

Нервно потирая руки, он забегал из угла в угол. Стройность мыслей оборвалась, в голове все перемешалось. То он вспоминал себя маленьким мальчиком, то школьником, то студентом. Пьянки вспоминать не хотелось. Чаще всего он видел дальнюю бабушкину деревню, куда мать отправляла его прошлым летом, стараясь, как она говорила, оторвать от дурной компании.

Случись сейчас чудо, выйди он на свободу, уехал бы куда–нибудь далеко–далеко, лучше в лес, и никакие деньги, богатства ему не нужны. Поселиться бы с Надей в лесной избушке, собирать грибы, ягоды, рыбу ловить…

От размышлений защемило в груди, перехватило дыхание. Лицо передернулось, из глаз хлынули слезы. Стекая по щекам, они падали на рубашку. Он застонал, заскрежетал зубами. Как подкошенный упал навзничь на постель, уткнувшись лицом в жесткую подушку.

Ненавистнее Горчилова нет у него сейчас человека. Он ненавидел его всеми фибрами души. Попади тот сейчас к нему в камеру — своими бы руками задушил! Как мерзкую змею! Схватил бы пальцами з# тонкую морщинистую шею повыше острого кадыка, до хруста сжал бы… Ведь провал произошел именно из–за него. Как услышал, что деньги в кассе взять не удалось, нажал на газ и с ходу врезался в грузовик. Очнулся от удара, хотел выскочить из салона, да водитель грузовика схватил: дождись милиции, пусть увидят, кто в аварии повинен… Но после такого удара далеко и не убежишь, перелом руки и ноги… Только потом узнал, что Горчилов украл где–то машину, сменил номер и ездил на ней до первого милиционера, даже прав–то у него никогда не было. У–у, гад! Крайнов в бессильной злобе сжал кулаки.

Вспомнились сцены суда.