Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что вы скажете, мисс? — повторил вопрос адвокат, мистер Алистер.
Долорес облизнула пересохшие, потрескавшиеся губы, дернула плечом. Запах пота усилился.
— Ничего, — наконец, произнесла она. И отвернулась.
На минуту в кабинете воцарилась странная, какая-то неестественная тишина. Будто на кладбище. «Одно присутствие этого чудовища в женском обличье отравляет воздух», подумал Фома. «Хотел бы пожалеть — ведь явно тяжело ей живется. Больная вся… бледная, как мел, и дышит тяжело, потеет и задыхается, бедняга. Искренне хотел бы пожалеть, да сразу перед глазами — вереница ее жертв. И смотрят укоризненно. И правы, они — правы, черт побери! Хотел бы вас пожалеть, мисс, да не могу, увы! Потому что доброта и милосердие не всегда ходят, взявшись за руки.»
— Очень жаль, а ведь мы могли бы о многом поговорить. Не хотите рассказать нам о завещании вашей сестры? — прищурился господин комиссар, в упор глядя на Долорес. — Чистосердечное признание, в данном случае, вам уже ни к чему. Не поможет. А я бы вас просто так послушал, нет, не с удовольствием. Но с интересом.
Мрачное существо в черном балахоне кусало пухлые ярко-алые губы, а пальцами как будто сдирало с кого-то невидимого кожу. Причем, заживо. Пот ручьями тек по одутловатому лицу, по бугристой, неестественно белой коже. Запах пота перебивал и до тошноты сладкие духи, которыми создание щедро облилось. Из-под сальных прядей какого-то мышиного цвета на господина комиссара смотрели большие черные глаза. Единственное, что могло бы привлечь во внешности Долорес Аугусты Каталины ди Сампайо. Могла бы… да — увы! В них скопилось столько ненависти — хватило бы спалить не только этот кабинет, вместе с присутствующими тут людьми, но и весь город. Спалить дотла. А потом… потом уничтожить и пепел.
Господин комиссар невольно поежился. Долорес, Долли, куколка… не девка — чертова кукла!
— Не хотите, значит, — сказал господин комиссар, отводя взгляд от зловещей фигуры в черном. — Воля ваша, сеньорита, молчите дальше. Заставить вас говорить я не могу, да и не стану пытаться.
Он неторопливо прогулялся по кабинету. Приоткрыл окно — и сюда, где воздух будто бы застыл и превратился в желе, с улицы ворвались запах цветущих лип, бензина и слегка подгоревшего кофе из кафе напротив, пение птиц, вопли прохожих, крики продавцов мороженого и воды, и звонкий детский смех. Ах, как хорошо, подумал Фома и улыбнулся. Не весь мир состоит из подлости и мерзости, к счастью для него же самого.
— Молчите дальше, сеньорита, — повторил господин комиссар. — И без вашего участия преотлично обойдемся. Я ведь это поддельное завещание не только пересказать могу — слов-в-слово, но и зачитать. Вуаля!
И господин комиссар, как фокусник, извлек из кармана пиджака альбомный лист. Сложенный пополам и слегка пожелтевший от времени, запечатанный в целлофановый пакет. Его края успели обтрепаться, но середина была целехонькой и крепкой на вид. И слова, написанные летящим почерком — наискосок, выглядели отчетливыми и потому хорошо различимыми.
— Это ведь оно, мисс Долорес? А вот это, — он вытащил еще один листок, запаянный в целлофан, — образец почерка вашей старшей сестры, Мерседес ди Сампайо. Простите, что не могу произнести ее полное имя, оно слишком длинное, всех этих аристократических имен… двадцать семь, кажется?.. их всех и не упомнишь. И вторую аристократическую фамилию, который вы оказались лишены, по факту очередности своего рождения, тоже упоминать не стану. Простите, отвлекся! Так вот, о двух этих документах: любая графологическая экспертиза подтвердит — в два счета! — какой текст писала ваша старшая сестра, а какой — вы, сеньорита. Я могу отправить эти два листа — прямо сейчас. Но стоит ли отнимать время у вечно занятого эксперта? По-моему, и так все ясно. А ведь за подделку документов есть отдельная статья, тоже суровая. Добавим ее к нанесению тяжелых телесных повреждений, похищению и покушению на убийство… многовато получится. Долорес ди Сампайо, вы обманом заманили свою сестру, потому оглушили ее ударом по голове, связали, бросили в подвал, а когда она очнулась — сломали ей левую руку, неоднократно избивали сестру и угрожали убить. Неужели вы думали, что вам все это сойдет с рук — как прежде? Что о «милых забавах» малютки Долли не узнает никто? Довольно-таки самонадеянно с вашей стороны. И потому глупо. Хотя…
Фома остановился возле нее.
— Ненависть — сильнее доводов рассудка, не правда ли, сеньорита ди Сампайо? Вам это известно особенно хорошо.
Создание в черном издало какой-то замогильный стон. А потом — с рычаньем, бросилось на Фому. Этот день мог бы стать последним в жизни господина комиссара.
Никто и подумать не мог, какая силища таится внутри этой туши в черном, этого чудовища в женском обличье. Пальцы — будто крючья, необъятное тело — угрожающее задавить. В уголке разверстого рта пузырилась слюна, гнилые обломки зубов источали смрад. Фома понял: еще немного — и он задохнется. Нет, не только от цепких пальцев юного чудовища, что сомкнулись на его шее — но и от чудовищной вони. Отрава, а не дыхание, отрава! Либо останется жив, но позорнейшим образом упадет в обморок. Он пытался отцепить эти пальцы-клещи, пальцы-крючья, с острыми длинными… когтями. Да-да, когтями! Но черный шелк оказался скользким, как лед, и попытки господина комиссара схватить и отодрать от себя жуткую девку были безуспешны. И сердце Фомы пустилось вскачь, будто грозя пробить грудную клетку и выскочить наружу. Или же просто — остановиться.
Подоспевший Самуэль пытался схватить Долорес за волосы, но те — слишком короткие и сальные — выскальзывали. Джон Доу, в ужасе, выскочил из кабинета и, там, за дверью, притаился. Он до смерти, до колотья в боку, боялся сумасшедших — особенно, баб. Разжалуют, выгонят? Плевать! Презирать будут? Зато жив остался, жив…ох, жив!
Так думал «ходячий мертвец», Джон Доу. Хотя ему, в отличие от Фомы, как раз ничего и не грозило.
…А в кабинете продолжалась борьба. С грохотом падали стулья, падали вещи со стола, раздавались крики и натужное, яростное пыхтенье Долорес Аугусты Каталины ди Сампайо. Милой шелковой куколки. Чертовой куклы.
Все решилось, буквально, в одну минуту. Из распахнутой двери выскочил Томас. Яростный рык, бросок…
…и вот уже могучие собачьи челюсти вонзились в жирную плоть и, стиснув ее, сомкнулись. Глухое рычание, похожее на клокотание, вырывалось из груди пса. Отпускать свою добычу он и не думал.
— АААААААА!!! — пронзительно завизжала Долорес. Глаза ее чуть не вылезали из орбит, из них брызнули слезы. —
